Надо срочно менять подход, соблазнение не сработает.
– Это верно, – согласился Блеер. – Деньги?
– Сомнительно, – покачал головой психолог, – очень сомнительно.
– Нам на курсах говорили, – подал голос Жора, – если человек утверждает, что ему ничего не нужно, значит, ему нужно все.
– Сомнительно, – повторил Витольд и в задумчивости потеребил кончик носа. – Может быть, внутренний авантюризм. Хотя… – и он резко прервался. – Нет, не буду сейчас гадать. Надо подумать. Ну и, конечно, наблюдать дальше – это пока только гипотеза.
– Гипотеза, гипотеза… – Блеер нервно побарабанил по столешнице. На лице его неярким отсветом проступило какое-то давнее потрясение. – Как вспомню свою… Зефир со шпротами… В два часа ночи – вынь да положь!
Офицеры понимающе заулыбались.
– Ладно, – решительно отмахнулся генерал от воспоминаний, – с «вороном»-то что тогда делать будем? Откомандировывать или перенацеливать?
Психолог вскинул глаза к потолку, словно пытаясь прочесть там ответ, потом предложил:
– Перенацеливать. Да вот, к примеру, на эту рыженькую хиппи. Комбинация из двух подходов, нацеленных на игру эмоций, с ней может быть эффективна.
– Хорошо, – легко прихлопнул ладонью Блеер и покрутил головой в каком-то непонятном восхищении. – Вот ведь… Успела как-то, зараза шустрая. Ладно, тогда давайте теперь по этой рыжей пройдемся.
Тот же день, вечер
Ленинград, улица Комсомола
– Чтобы в будущем году – в Иерусалиме! – Язык у Женечки Сланского уже чуть заплетался, но на две еще непочатые бутылки вина он поглядывал с приязнью. – Главное – в Вене сесть на поезд, а не на самолет!
Стаканы встретились над столом, и разговор привычно рассыпался.
– Да ты пойми, – продолжил, словно и не было перерыва, жарко втолковывать Алику в правое ухо Мишка Рогинский. – Наша русская культура – вербальная! Слово у нас всегда главенствовало, и поэтому хороших живописцев мало. А иконопись – это все же работа с сакральным объектом, отдушиной художнику там служит цвет…
– Мне вот что тревожно, – шмелем гудел откуда-то слева Славка Гурфель, – мы все ждем от тех, кто уехал, каких-то свершений. Но ведь ничего нет! А может, и не будет?
Голоса остающихся друзей звучали в опустевшей комнате как неродные. Взгляд же Алика все норовил соскользнуть с лиц сидящих за их спины, на приметное пятно невыгоревших обоев. Еще два дня назад там висел ковер «два на три», привезенный десять лет назад из Ташкента. Под пятном стояла рассохшаяся кровать. На ней по ночам молодой Алик, ворочаясь с боку на бок, грезил о Ленке, здесь же однажды ее глаза впервые со сладкой мукой посмотрели куда-то сквозь потолок. Не было для него места роднее, не было – и не будет. А сегодня им предстояло провести здесь последнюю ночь и уйти, чтобы никогда уже сюда не вернуться. Проклятая эта мысль возвращалась как заколдованная.
Внезапно
