вся увязла в этом, и никуда не денешься. Но жара все же лучше лютого мороза. Можно купить бутылочку холодной минералки и вылить себе за шиворот. Там же, где течет великая река Лена, хоть раскаленный кирпич положи за пазуху, морозище все равно одолеет…
С некоторым волнением двигался Нуарб в сторону дома номер 10 на Большой Садовой улице. У Патриарших прудов задержался. Уж больно воздух там чист и прозрачен. И очень захотелось взглянуть на лебедей. Но лебедей нигде не было видно, лишь несколько уток под охраной одного селезня утюжили безмятежные воды прудов. Им нечего было делать, а потому, доплыв до противоположного берега, стайка дружно развернулась и кильватерной колонной поплыла назад. Иногда селезень окунал голову в воду, что-то там выискивал, потом горделиво отряхивался, давая своим девушкам понять, кто в их пернатой команде главный.
На Большой Садовой, возле дома номер десять, у водосточной трубы сидели на корточках два потрепанных джентльмена, которые, увидев подходящего Нуарба, дружно поднялись и загородили своими подтухшими телами вход. Один из них, более потрепанный и соответственно более наглый, вытянув вперед открытую ладонь, изрек:
– Если вы к Михаилу Афанасьевичу, то, будьте любезны, не откажите в помощи и нам. Я – Азазелло! А это – мой кот Бегемот! – взгляд на тоже сильно потраченного молью суетной жизни спутника.
Нуарб, понимая, что имеет дело с ряжеными тунеядцами, поначалу хотел было проявить агрессию, но что-то сдержало и он дал каждому по пятерке. И тот, кто наглее и пьянее, изображая из себя галантного швейцара, встал у дверей и с наигранной торжественностью отворил их, учтиво сделав шаг в сторону, чтобы пропустить гостя. Однако, вдруг потеряв равновесие, кулем свалился, и при этом так потянул на себя дверь, что она прищемила его босую ногу…
Нуарб мог ожидать что угодно, но только не порнографию, которая в избытке красовалась на стенах подъезда. На какой-то малеванной чертовщине белыми красками было написано «Воланд жив!», а рядом фигура с красными волосами, в зеленом наряде и текстовым пояснением: «Азазелло». Но это были цветочки по сравнению с «божественной композицией», где был изображен повисший локтевыми сгибами на черном кресте Христос. На груди его какой-то урод изобразил доску, на которой увековечил свое кредо: «Все козлы!».
На фоне этого вопиющего безобразия другое граффити было почти безобидным: кто-то изобразил человека с круто посаженным на голову беретом и пояснением по-русски: «Дьявол», ниже, уже латиницей, – «Woland!», а под портретом – «Мастер Woland!». И, конечно, – как же без него! – вот он кот Бегемот, с взъерошенной шерстью, с рюмкой в правой лапе…
Впрочем, всё это можно было бы перенести и выжить, если бы в подъезде не воняло человечьей мочой. И если бы пол был подметен, в углах не валялись использованные шприцы, обсосанные окурки с отчетливыми следами губной помады… И если бы потолок не угрожал вот-вот упасть на голову, – настолько он был потрачен временем и безхозяйственностью. И что это за люди ходят в гости к великому любомудру,
