но я чувствовала себя такой обессиленной, что даже кружилась голова.
Дождь стихал. Я распахнула окно. Мне нужен был свежий воздух, иначе еще немного и я задохнусь от наплывших воспоминаний.
Прохладные капли упали на разгоряченные лицо и руки. Я вдохнула нежный запах сирени и закрыла глаза, пытаясь прийти в себя. Неожиданно меня отвлек звук подъехавшей машины и крик.
– Александра! Это я-я-я.
Я охнула и рванула к калитке, услышав знакомый голос.
Около калитки уже стояла машина, а в ней – сидела моя сестра. Спустив ноги на землю, она пыталась открыть ярко-синий зонт.
– Эва! – пробормотала я, распахивая калитку. – Ты же должна была приехать позже.
По лицу сестры пробежала тень.
– Я сменила рейс, – сказала она высоким голосом. – Так пришлось. Да помоги же мне раскрыть зонт. Заело.
– Сейчас.
Я взяла зонт из ее рук.
Шофер – татарин лет сорока с легкой усмешкой смотрел на нас.
– Ты же промокнешь, сумасшедшая, – сказала Эва. – Хоть бы плащ накинула или зонт взяла.
– Не подумала, – призналась я. – Как услышала твой голос…
Наконец зонт был раскрыт, и Эва с трудом вылезла из машины. Она была в джинсовом комбинезоне и белой блузке с коротким рукавом.
– Моя сумка в багаже. Ринат поможет тебе.
Шофер стремительно вышел из машины, и открыв багажник, взял оттуда темно-зеленую сумку и передал мне.
– Все? – вопросительно посмотрел он на Эву.
– Все, – кивнула она и подарила ему одну из своих обворожительных улыбок. Я уже и забыла, как легко умеет кружить головы мужчинам моя сестра.
– Ну что стоишь? – обратилась она ко мне. – Пошли…
В одной руке у меня была сумка, на другую – опиралась Эва. Она шла медленно и тяжело дышала. Наконец мы взошли на крыльцо, и она схватилась за перила.
– Трудно перенесла полет. Все время тошнило…
– Как же тебя в самолет-то пустили? С таким животом?
Эва снисходительно посмотрела на меня.
– Ты рассуждаешь, как бабка на завалинке. На самом деле – у каждой авиакомпании свои правила. На самолетах французской Air Franсe можно летать, только нужна справка от врача с ожидаемым сроком родов. Все очень просто, сестренка.
– И когда у тебя? – кивнула я на живот.
– Примерно через три недели.
Я молчала. Теперь я могла разглядеть ее как следует. Во-первых, она сильно осунулась, а во-вторых, от ее безмятежно-невинного выражения лица, которое так нравилось мужчинам – ничего не осталось. Глаза смотрели тревожно и пристально. В уголках губ были складки, как у капризной девочки, которая клянчит новую игрушку и готова вот-вот расплакаться, чтобы поиграть на нервах.
– Может, мы зайдем в дом?
– Зайдем, – эхом откликнулась я.
Я открыла дверь
