списан не с Эдварда Хайбберта, который представляет меня со всем присущим ему юмором, мастерством и энергией.
В этой книге нет человека умнее, чем Джерри Ховард, мой редактор.
В целом свете нет человека более жесткого и непреклонного, чем Лоуис Розеталь, которая очень мне помогла.
Эта книга не появилась бы без семинаров в студии писательского мастерства, что проходили у Сьюзи по вторникам.
Ну что, кто сегодня читает?[1]
47
Раз, раз. Раз, два, три.
Раз, раз. Раз, два, три.
Я не знаю, работает эта штуковина или нет. Слышите вы меня или нет. Я не знаю.
Но если вы слышите – слушайте. И если вы слушаете, это будет история о том, как все пошло наперекосяк. Здесь у меня бортовой регистратор рейса № 2039. Так называемый «черный ящик», хотя он оранжевый, а не черный, и там внутри – записывающее устройство, такая петелька из проволоки. Она ведет постоянную запись всего, что было. Это и будет история всего, что было.
Было и есть.
Можно ее раскалить добела, эту проволоку, и она все равно расскажет ту же самую историю.
Раз, раз. Раз, два, три.
Даю пробу.
И если вы слушаете, я хочу, чтобы вы знали с самого начала: пассажиры уже давно дома, целые и невредимые. Пассажиры благополучно высадились на Новых Гебридах. Это так называется – высадились. А потом мы с пилотом поднялись в воздух, только мы двое, и он выпрыгнул с парашютом. Где-то там, над водой. Над океаном. Это так называется – океан.
Я повторю это еще не раз, но это чистая правда. Я – не убийца.
Я здесь один, в небе.
Летучий Голландец.
Если вы слушаете, я хочу, чтобы вы знали: я здесь один, в кабине пассажирского самолета рейса № 2039, и у меня тут полно этих крошечных, детского размерчика, бутыльков с выдохшейся водкой и джином, они стоят в ряд на этой штуковине прямо передо мной, на приборной панели. Там, в салоне, маленькие подносики с недоеденными обедами – котлеты по-киевски или бефстроганов – так и остались стоять на каталке, но запах почти не чувствуется, потому что его разгоняет кондиционер. Журналы лежат на сиденьях, открытые на тех страницах, где их читали. Все кресла пусты, но можно притвориться, что все просто ушли в туалет. В динамиках головной гарнитуры играет тихая музыка.
Здесь наверху, где нет даже погоды, есть только я, заключенный во временную капсулу в виде Боинга 747–400, у меня тут две сотни надкушенных шоколадных пирожных и музыкальный бар на втором этаже, куда можно подняться по винтовой лесенке и смешать себе очередной коктейль.
Упаси Боже, я вовсе не собираюсь утомлять вас подробностями, но я лечу сейчас на автопилоте и буду лететь, пока не закончится топливо. До полного выгорания топлива, так назвал это пилот. Двигатели выгорают последовательно, сначала – первый, потом – второй и так далее, сказал он. Он просто хотел, чтобы я знал, чего ожидать. Потом он пустился в пространные объяснения, утомляя меня техническими подробностями: устройство реактивного двигателя, эффект Вентури, увеличение подъемной силы за счет изменения изгиба крыла с помощью выдвижных закрылок. Когда все двигатели прогорят, сказал он, самолет превратится в планер весом в 450 000 фунтов. А поскольку автопилот запрограммирован на поддержание прямого курса, самолет начнет падать. Контролируемое падение, как назвал это пилот.
Приятно, что хоть контролируемое, сказал я ему. Хотя бы какое-то разнообразие. Ты себе даже не представляешь, что мне пришлось пережить за последний год.
Под парашютом на нем была самая обыкновенная летная форма какого-то непонятного цвета, которая смотрится так, словно ее не художник придумал, а проектировал инженер. Но несмотря ни на что, он мне очень помог. Он и вправду держался прекрасно – для человека, которому целятся в голову из пистолета и донимают вопросами типа сколько осталось топлива и сколько мы на нем протянем. Он рассказал мне, как поднять самолет обратно на крейсерскую высоту полета, когда он выпрыгнет с парашютом над океаном. И он рассказал мне про бортовой регистратор.
Четыре двигателя пронумерованы от одного до четырех, слева направо.
Последняя фаза контролируемого падения – это будет пике, «носом в землю». Он назвал это заключительной фазой спуска, когда ты несешься к земле со скоростью тридцать два фута в секунду. Он назвал это конечной скоростью, когда тела одинаковой массы движутся с одинаковой скоростью. Потом он снова пустился в пространные объяснения насчет ньютоновской физики и Пизанской башни.
Он говорит:
– Только ты на меня не ссылайся. Я давно уже не проходил аттестацию.
В оригинале эта фраза звучит так: «Who has pages, tonight?» С этой фразы обычно начинаются занятия в американских кружках и студиях молодых писателей и поэтов, и означает она: «Ну что? Кто написал что-нибудь новенькое? У кого есть чего показать? Кто нас сегодня порадует очередным «бессмертным» творением?»
Кстати, большое спасибо Денису Уидмайеру, администратору официального сайта Чака Паланика www.chuckpalahniuk.net, и переводчику Ивану Тимофееву http://palahniuk.da.ru/, которые очень помогли мне в работе над переводом. –
