свет, он решительно войдёт в подъезд. Он поднимется на третий этаж. Вытащит себя из этого болота.
Вскоре началась весна. Тёмное время суток неуклонно съёживалось. Чтобы бывать на Радищева после заката, снова пришлось раскошелиться на английский. Свет вспыхнул в середине мая, когда абонент уже временно не обслуживался. Было без двадцати одиннадцать. Тот, кто пришёл в её комнату, плотно задёрнул занавески, но даже сквозь толстое голубое полотно свет хлестнул по глазам с такой силой, что на несколько секунд Миша потерял способность ориентироваться в пространстве. Он шарахнулся на проезжую часть и наискось поковылял через вечерний перекрёсток. Издалека, с большим запасом, загудела машина. Из-за спины ответила другая. Миша развернулся на девяносто градусов и побежал обратно на 8-ую Советскую.
На 8-ой Советской, задыхаясь в три погибели у своей тойоты, он окончательно отверг версию номер один. Он был ни при чём. Вера исчезла не потому, что не хотела его больше видеть.
По отдельности, он не мог найти ни одной детали, которая была бы несовместима с таким объяснением. Более того, поначалу версия номер один казалась до того очевидной, до того оккамовской, что за остальные гипотезы было попросту стыдно. Он краснел, перечисляя их в блокноте. Бульварщинка. Горячий привет от НТВ. Иронический детектив в уродливой обложке. Он долго не замечал, что версия номер один с каждой неделей обрастает новыми допущениями. Из гелиоцентрической системы мира превращается в миша-центрическую. Требует от исчезнувшей Веры всё больше ненависти и дешёвого театра. На 8-ой Советской его осенило. Ну конечно же. По совокупности улик, версия №1 больше не лезла ни в какие ворота.
От этой уверенности стало жутко и легко. Жутко, ибо лишь версия №1 гарантировала Вере здоровье и безопасность. Легко, потому что только она начисто отрезала те пятьдесят четыре дня от настоящего. Стоило исключить первую версию, и оставалась – ну нет, не надежда, какая там надежда. Оставался шанс тосковать о прерванной любви, а не ронять слюну по смывшейся любовнице.
Пятьдесят четыре. Если считать с той встречи, когда он сжал её пальцы. В «Идеальной чашке» на Кирочной. Мгновение за мгновением Вера не отдёргивала руку. Смотрела на него из-за приветливой маски. Такие взгляды можно толковать годами.
Но толковать, как известно, пришлось другое. А тогда она поднялась из-за столика:
– Пойдём, – она сдёрнула пальто в ёлочку со спинки незанятого стула. – Пойдём-пойдём, – она застегнула лиловые пуговицы. – Покажу, где я живу.
Он шёл за ней, рядом с ней, чуть впереди неё. По ухабистым тротуарам, размокшим от никчёмной декабрьской оттепели. До подъезда с лязгающей дверью. По щербатым ступенькам на третий этаж. Нет, он шёл не как во сне. Как во сне ходят в книгах, когда сказать больше нечего. Он просто не ждал ничего. Ни поцелуев через край половинки стола, ни секса на скрипящем стуле, ни тем более ключей. Он просто лужи
