рвясь сюда, об этом не думала – зачем? Верила, что хватит слов, привыкла, что правде верят, а ложь за версту чувствуют. Но на Земле не так, на Земле требовались бумажки, а доверия здесь в обрез – дефицит.
– Подожди, – вздохнула, приблизилась к Дарину, коснулась неожиданно твердого мужского плеча – «запиталась». Если не запитается от кого-то, как от батарейки, опять потеряет сознание – уже плавала, знает. – Видишь?
И вызвала в воздухе образ светящегося флакона с манной, которую уже показывала в подъезде. Грустно улыбнулась, увидев вытянувшееся от удивления лицо человека не просто уставшего от бури мыслей, эмоций и неотвеченных вопросов, но человека, находящегося на грани неслышного нервного срыва – немой мужской истерики.
– Он твой. Твои сто единиц – твоя новая жизнь. Когда перестанешь верить, просто посмотри на правую ладонь. Перестанешь – снова посмотри.
И вышла из кухни. Накинула пальто и, ведомая любопытством, пересекла комнату, чтобы выйти на балкон.
Вид открывался так себе, но ей нравилось все: темно-серая лента асфальта вдоль домов, талые пласты снега на газонах – снега грязного, не аппетитного. Когда-то он был белым, но после пыль с дороги, выхлопные газы, грязь. Пустой тюремной зоной смотрелась безлюдная, окруженная сеткой баскетбольная площадка – внутри ни детей, ни корзин на штангах, ни футбольных ворот. Кто-то смотрит на этот пейзаж всю жизнь, всю жизнь вдыхает одни и те же запахи – сырости весной, одуванчиков летом, прелых листьев осенью, мороза и угля – зимой. В пройме между домами ей были видны торчащие трубы старых и одноэтажных приземистых изб.
Бердинск.
Земля.
Эмия совсем забыла, как здесь сложно – всюду чувства, эмоции, напряжение. И ты, закованный в тело – то тело, которое постоянно отрабатывает химические процессы, – вынужден быть протестированным сотню раз в минуту – поддашься ли очередному страху? Злости? Или же отыщешь в себе силу не только не испугаться, но и найти то, чем поделиться? Здесь будто океан и вечный шторм. С рождения ты маленький и чистый, но месяцы и годы превращают тебя в изношенного препятствиями и обмотанного прочной броней худосочного духа. Мол, не подходи – я уже знаю, как на тебя реагировать, я уже здесь все знаю…
Она действительно забыла. На небе не было шторма – там было спокойствие, где не нужно сражаться и пытаться выжить в бесконечной борьбе за себя самого. А здесь нелепо, ужасно, скоротечно, как в бурлящей реке, где к берегу почти никогда не прибивает. И ты все ищешь руками плот, а ногами дно, все всматриваешься в чужие лица в надежде на то, что кто-то ответит улыбкой, поделится теплотой, отогреет пониманием.
Если таких не находится – черствеешь.
Идя сюда, она не подумала о том, что Дарин, в отличие от нее, свои двадцать четыре с лишним года жил в этом шторме. Боролся за выживание, терял выдержку, терпение, надежду, силы. Кто его грел? Когда? Возможно, никто и никогда.
И потому есть шанс, что Эмии он поверить не сможет. Из-за бронебойного кокона «мне было плохо много раз» окажется не в состоянии почувствовать чудо, вид которого с рождения забыл.
Ей
