и А.А. Силантьева “Птицы Европы”: “Кто бы вы ни были, как бы ни малы были ваши средства, но раз вы искренне интересуетесь птицами, всегда найдется подходящая для вас задача, над которой вы можете поработать с интересом для себя и с пользой для дела. Надо только выбрать ее для себя по плечу”[34].
Покровский научил Александра снимать шкурки с убитых животных и изготовлять их тушки. Этот опыт таксидермиста пригодился ему в дальнейшем и при работе в Дарвиновском музее в Москве, и при создании собственной коллекции, нужной как наглядное пособие к лекциям в университете.
Одним словом, Н.А. Покровский сыграл в жизни А.Н. Формозова очень большую роль. Из писем Николая Елпидифоровича к сыну видно, что в середине 1920-х годов Покровский помогал бедствовавший семье Формозовых даже материально. Вынужденный из-за болезни отказаться от охоты Николай Елпидифорович распродавал свое снаряжение, а Покровский купил его через подставное лицо, заплатив максимальную цену. В Дагестан Александр Николаевич ездил с ружьем Покровского, и этот “Зауэр” так и остался у нас.
Отец тепло вспоминал о скромном хранителе земского музея в “Записках натуралиста”, с любовью говорил о нем студентам и своим детям, рассказывая о юности. Тем не менее с 1927 года он уже не переписывался с учителем. А тот, одинокий, нищий и больной, так нуждался в участии. Он умер во время войны от истощения. Возможно, старик с грустью думал о неблагодарности человека, выросшего на его глазах от жадного к знаниям, но едва переступившего порог науки мальчишки до профессора Московского университета. Я тоже готов упрекнуть в этом отца, но чувствую, что суть дела не в данном частном случае, а в чем-то более глубоком и для меня не вполне понятном. С середины тридцатых годов отец не был в Нижнем ни разу – целых сорок лет. Отказался поехать на встречу одноклассников к пятидесятилетию выпуска. – “Неужели тебе не хочется посмотреть на родные места?” – недоумевал сын-историк. “Нет, там все изменилось. Могилы родителей сравняли с землей. Нет, не хочу,” – отвечал он. Видимо, возвращение к прошлому было бы для его легкоранимой натуры слишком болезненным. Прекращение переписки с Покровским стоит, по-моему, в той же связи.
В последних классах гимназии Александру удалось найти друзей, не меньше, чем он, увлеченных охотой, скитаниями по среднерусским лесам. Это были его однокашники Иван Алексеев и Николай Зарудин. Иван Константинович Алексеев прожил скромную жизнь, работая в Борском лесничестве на Волге, умер в 1950-х годах. Николай Николаевич Зарудин (1899–1938) был в свое время достаточно известен как поэт и прозаик из литературной группы “Перевал”. Он был расстрелян на исходе ежовщины вместе с Борисом Пильняком, Артемом Веселым и Иваном Катаевым (двадцать лет спустя реабилитирован). Избранные произведения его переизданы и хорошо приняты новым поколением читателей[35].
Начало его творческого пути, как и пути моего отца, можно проследить по рукописному
Холодковский Н.А. и Силантьев А.А. Птицы Европы. Практическая орнитология с атласом европейских птиц. СПб., 1901, с. LXXVI.
Зарудин Н. В народном лесу. М., 1970 (пред. В. Дынника). Он же. Тридцать ночей на винограднике. М., 1976 (пред. Н. Атарова). Он же. Путь в сторону смысла. М., 1983.
