в вариант нумер два: «Это, вроде, получше!»
– Согласна, – хладнокровно молвила Сашенька.
– Гады какие! Вы сговорились нарочно! – обиженный крикнул Василий. Дверью хлопнул тяжёлой и удрал восвояси.
Прежде того стали вспоминать мой канонический текст объявленья, чтобы с некоторой редактурой его использовать нынче. И тут Алёша достал из бумажника сложенную вчетверо вырезку, на сгибах затёртую.
– Ты что, это с прошлого года так и таскаешь? – удивилась дружку своему аттрактивная Сашенька.
– Да, как положил год назад, так не вынимал больше ни разу, – махнул рукою Алёша.
– У сердца носил, – усмехнулась Сашенька.
– Да нет, не у сердца, у противуположного места, – оспорил Алёша.
От вырезки потертой пахло историей. Всем скоплением муз, всем собраньем искусств, наук, дисциплин и ремёсел.
Когда я вышел из редакции, погода сделалась вовсе уж прошлогоднею, немилосердною. Людишки шли, изнемогая от жары. Они не ведали ещё, что им уж готовятся новая бомба и новая авантюра, сумбурно и саркастически помысливал я. На площади перед зданием администрации, именуемым Белым домом, встретил я журналиста Николая Мельникова, тиснувшего про нас в газете в прошлом году глумливую свою писульку, двусмысленный свой фельетон. Вышагивал он этаким Блезом Паскалем, с мозгом, полным всяческих соображений.
Мельников посмотрел на меня и сказал: «Здравствуйте». Я тоже посмотрел на него и сказал «Здравствуйте». Отчего бы не сказать «здравствуйте» друг другу двум мужчинам, немолодым и неглупым, пусть даже и почти незнакомым!
Я шёл в «Пивной путч», стезя здесь крива, кособока, но дальность – два шага. Или – двести, это как посмотреть. На двери все ещё красовалась табличка с «ремонтом», зато щит с «живым пивом и живым звуком» уже демонтировали. Возле входа меня ожидали. Мать Гульки Гареевой, державшая за руку Динку, стояла и солнцезащитно щурилась. Увидев меня, оживились. Обе сделали шаг мне навстречу.
– Савва Иванович, помните меня? – сказала Гареева-старшая.
– Помню, – выразительно ответствовал я.
– Это вот дочь моя – Диночка, – сказала она.
– Я знаю.
– Гулечки теперь больше нет, и Динка просится в вашу группу, очень просится, так что я её вам вот вручаю, если вы, конечно, согласны и официально не возражаете
И всунула Динкину руку в мою.
Динкина рука была тёплой, худой и несмелой. И ещё была трепетной эта рука.
– Вы уж берегите её, – добавила женщина дрогнувшим голосом. – Научите её всему и наставьте, как вы Гулечку мою научили!.. Держите себя с ней построже, ну, в общем, вы сами всё знаете лучше меня. Ты, правда, этого хочешь? – вдруг вырвалось у Гареевой-старшей.
– Хочу, конечно, хочу! – ответила Динка.
Я всё держал её руку в своей.
– Что ж, –
