и я покраснел.
Юница отняла приплод от груди. Младенец срыгнул, Оля обтёрла ему салфеткой лицо.
– Подержите, Савва Иванович, – снова сказала юница. Я принял на руки сытый приплод, Оля обтёрла влажную грудь полотенцем. Всё, – сказала она. – Вы теперь можете его положить.
Я исполнял её просьбы беспрекословно. Мы помолчали. Оля на меня не смотрела.
– Савва Иванович, потрогайте, пожалуйста, мою грудь, – попросила юница.
Я промедлил немного. Потом ладонью горячей грудь юницы погладил. Потрогал соски. Оля склонила голову мне на плечо. Прикрыла глаза. Приплод присмирел, он не препятствовал обоюдному нашему безмолвству.
– Ещё, – попросила юница.
Я сдавил её грудь посильнее.
Оля движение сделала, будто на себе юбку собиралась расстёгивать.
– Не делай, пожалуйста, глупостей, милая, – сказал я юнице насколько возможно спокойней. Голос мой, правда, снова на мгновенье пресёкся.
Олечка остановилась, не стала глупостей делать. Лишь вздохнула украдкой.
– У меня грудь теперь главенствует, – сказала юница. – На ней ощущения ярче, чем даже внизу, – тут Олечка бросила взгляд туда, где юбочка, где низ живота. – После родов так стало сразу. Это, наверное, пройдёт?
– Я думаю, да, – ответствовал я. И тут же разговор перевёл: «Как дома? Как мать? Помогает тебе?»
– Это да! – сказала юница и вдруг рукою своею мою руку прижала, слегка сжимающую юницыну грудь. Быстро-быстро задышала она, но потом успокоилась. – Но она так пьёт, что я беспокоюсь за маленького. Вдруг она его уронит или ещё что-нибудь… Я даже стараюсь вообще бывать дома поменьше. Но зимой же не станешь целыми днями по улицам гулять. Сейчас потеплее стало, сейчас будет полегче.
– Да, ну ты заходи иногда, если плохо совсем тебе станет. Я договорюсь с Валентиной, чтоб не сильно ругалась, – вымолвил я.
– Спасибо. А вы, правда, снимать нас согласны, или так просто сказали, чтобы отделаться? – сказала юница.
– Как нам снимать? – тихо я отвечал. – Нет ни дома, ни машины, ни денег, ни костюмов. Под забором или во дому Валентины снимать ведь не станешь. И так нам сегодня уже нагорело!
– Ну, это… – замялась юница. – Надо что-то придумать. Собраться всем вместе и послушать, кто что предложит…
– И потом…
– Что? – спросила юница.
– Когда я сидел, я запрещал себе… – ответствовал я.
– Что запрещали?
– Думать о прошлом. Вспоминать наши съёмки. Как будто это всё в другой жизни осталось… Оно и впрямь теперь где-то далеко-далеко!..
– А мы? – вопросила юница. – Об нас вы подумали?
– Я теперь только и делаю, что думаю об вас, – сказал я.
Тут юница, ни слова более не говоря, с силою стала рукой моей водить по груди своей влажной. Заставляла мять, месить её грудь, будто не грудь то девичья была, но сдобное тесто. Я стал отнимать свою
