ать в мертвящей тишине,В глумленье зла всемирного бедлама,
И счастье знать, что ты ответишь мне,
Ты подойдешь и ты укроешь, мама…
Тебя позвать…
Ожесточенные слепой работой,
Такие руки и лаская грубы.
А нежность кажется фальшивой нотой.
И не целуют каменные губы.
Свистки и окрики – яслей, детсада,
Продленок, пионерских лагерей…
Какое историческое «надо»
Ковало тех железных матерей?
Железным – слава.
Но моя девчонка
Впотьмах ко мне прильнет.
И, скрыв печаль,
– Грудь, – ей скажу, —
не чтоб носить медаль.
Она дана, чтобы кормить ребенка.
Руки царапая, горькую жаркую пижму
С треском и хрустом рву
в придорожном кювете.
Зелень и пыль кулаками
сведенными выжму
Ярости слезы сухие в дикарском букете.
…Детство, волчонок, я оботру, не оставлю
Слезы твои. В жизни горше
бывают едва ли.
Самую сложную взрослую склоку и травлю
Переживу, как смешной фейерверк
в карнавале.
Только бы детские слезы верили, звали…
Ты был могучим добрым великаном.
Ты жил без тормозов, ядрена мать.
Теперь, наверно, станешь наркоманом:
Судьба здесь не дает нам выбирать.
– Зачем такая жизнь? – бунтуешь ныне. —
Все отняли: здоровье, деньги, честь… —
Я зажимаю рот твоей гордыне.
Пусть только будет жизнь. Какая есть.
Из дискотек, от злых ревнивых мук,
Снимая грим и тесные жакеты,
Крадутся возбужденные Джульетты
Испить покой из бабушкиных рук.
Какое счастье, если спит семья,
Не пристает с допросом-приговором.
Ворчун, шалунья, бабушка моя,
Встань, рассуди! Давай поплачем хором.
Не сохни, сердце старое, свети!
Не прогоняй смешные слезы эти,
Дай веры ей, насмешливой Джульетте,
До бабушки обиду донести…
Утренний этюд
Дождь. Бег. Листопад. Магазин.
Под зонтиком звонко целуются.
Лихими штрихами машин
Взъерошена рыжая улица.
Багрово взвивается клен,
Спросонья лохматая бестия.
И тихо присел почтальон.
Тяжелые, видно, известия…
Цветной гобелен
Памяти бабушки Татьяны
Простоволосая бродит береза
в талой воде по колено:
Сонное, белое, жадное тело
и молодое пока.
Зиму еще как-нибудь. А вот к маю
пыль оботру с гобелена,
И, как задушенный плач соловьиный,
вдовья накатит тоска.
Талые воды.
Погоня смертельная.
Лодка с разбитой гитарой.
Жизнь моя, что ты? Куда ты спешишь?
Ты покидаешь меня
В этом лесу, где я сто раз умру
прежде, чем сделаюсь старой,
В талой воде, где сгорю я дотла,
так и не тронув огня?
В мае, когда все лесное зверье
носит у сердца ребенка,
В мае, когда и земля, и вода
шепчут живому: «Живи…» —
Два конвоира тебя увели.
(Лагерь. Штрафбат. Похоронка.)
Тонет береза в высокой воде.
Лес утопает в любви…
«Вас ждет подъем», – астрологи сказали.
Но оказалось, это – снегопад.
И детской флейты всхлипы в белом зале,
Куда в слезах вошла я наугад.
В слезах небесных, в снеговой купели
Я поняла, что правильно иду:
Жар щек – девчонка – снегири зардели
На смугло-снежной яблоньке в саду.
Сюда не смеют: жадность, униженье,
Болезни, крысы, грубость и вранье.
Здесь – неумело-трепетное пенье,
Звучащее
