Я просто поддразнил вас. Мы с вами очень разные люди. – Он снова наполнил стаканы. – Вы думаете не только о девушках. Я вообще никогда не думаю. С какой стати? Я – Général Soviétique[4]. Я никогда не думаю. И не пытайтесь заставить меня думать.
Его подчиненный, работавший с картой, прикрепленной к чертежной доске, недовольно буркнул ему что-то на языке, которого Роберт Джордан не понимал.
– Заткнись, – ответил ему Гольц по-английски. – Хочу шутить и шучу. Я всегда такой серьезный, что иногда могу и пошутить. – И, обращаясь к Джордану, добавил: – Ладно, пейте и можете идти. Вы все поняли, да?
– Да, – ответил Роберт Джордан. – Понял.
Они обменялись рукопожатием, он отдал честь и вышел на улицу, где его ждала штабная машина, в которой, дожидаясь его, спал старик; он так и не проснулся, пока они, миновав Гвадарраму, сворачивали на дорогу, ведущую в Навасерраду, и ехали на базу Альпийского клуба, где Роберт Джордан соснул часа три в одном из коттеджей, прежде чем отправиться в путь.
Это была его последняя встреча с Гольцем – человеком со странно белым лицом, которое не брал никакой загар, орлиным взором, крупным носом, тонкими губами и бритой головой, иссеченной морщинами и шрамами. Следующей ночью они уже будут под стенами Эскориала, где в темноте на дороге выстроятся длинные колонны грузовиков, в их кузова будут взбираться пехотинцы со своим тяжелым снаряжением, пулеметные расчеты будут грузить в них свои пулеметы; на длинные платформы по скатам будут поднимать цистерны с горючим – под покровом ночи дивизия начнет движение к ущелью, в котором ей предстоит наступать. Но ему незачем думать об этом. Это не его дело. Это – дело Гольца. У него же своя задача, и думать он должен только о ней, причем он обязан обдумать все очень четко, до мельчайших деталей, чтобы ни о чем не волноваться в ходе выполнения задания. Волнение так же пагубно, как страх. Оно все сильно осложняет.
Сидя у ручья и наблюдая, как прозрачная вода струится между камней, он заметил на другом берегу густые заросли водяного кресса. Перейдя ручей, сорвал пучок салата, промыл корни в ручье и, снова усевшись возле своих мешков, начал жевать чистые холодные зеленые листья и хрустящие перечно-горьковатые стебли. Потом, встав на колени и сдвинув висевший на поясе револьвер назад, чтобы не замочить, оперся руками о камни, склонился и начал пить из ручья. От ледяной воды заныли зубы.
Оттолкнувшись руками, он выпрямился, повернул голову и увидел старика, спускавшегося с уступа. С ним был еще один человек, тоже в черной крестьянской рубахе, темно-серых грубых штанах и чувяках на веревочной подошве – в здешних местах это было своего рода униформой, за спиной у него висел карабин, голова не покрыта. Оба скакали по камням с ловкостью горных козлов.
Когда они подошли к нему, Роберт Джордан встал.
– Salud, camarada, – поприветствовал он человека с карабином и улыбнулся.
– Salud, – хмуро ответил тот. Роберт Джордан посмотрел на тяжелое, заросшее щетиной лицо мужчины. Оно было почти
Советский генерал (
