пока он пытался идти вперед с поднятой головой, избивали, пока он не упал, а после этого рубили серпами, и нашлось много охотников отнести его к обрыву и сбросить в реку; к тому времени руки и одежда у людей были уже в крови, и у них появилось четкое ощущение, что те, кто выходит из Ayuntamiento, – настоящие враги, которых нужно убивать.
Пока не вышел разъяренный дон Рикардо и не оскорбил всех, многие из стоявших на площади – я уверена в этом – дорого бы дали за то, чтобы не быть там. И если бы кто-нибудь крикнул тогда: «Ладно, они получили хороший урок, пощадим остальных», не сомневаюсь, что многие согласились бы.
Но дон Рикардо своей храбростью сослужил остальным плохую службу. Потому что он разозлил тех, кто стоял в строю, и если раньше они только выполняли свой долг, притом без особой охоты, то теперь по-настоящему рассвирепели, разница была видна.
Кто-то крикнул: «Вытащите оттуда священника, тогда дело пойдет быстрее», его поддержали: «Давай сюда священника! Трех разбойников прикончили – теперь священника давай!»
«Два разбойника, – сказал невысокий крестьянин тому, кто это крикнул. – Два разбойника были с Господом нашим».
«С чьим Господом?!» – вскинулся тот, его аж перекосило, и лицо сделалось красным.
«Ну, просто так говорится – с Господом нашим».
«Он мне не господин, даже в шутку. А ты следи за языком, если не хочешь, чтобы тебя тоже прогнали сквозь строй», – пригрозил первый.
«Я такой же преданный республиканец, как и ты, – обиделся невысокий. – Это я огрел дона Рикардо прямо по зубам. А дона Федерико по спине. Правда, по дону Бенито промахнулся. А «Господь наш» – это просто выражение такое, когда поминаешь того, с кем было двое разбойников».
«Это ты-то республиканец, мать твою? И поэтому у тебя все – «доны»?» – не унимался первый.
«Ну, их же так называют».
«Только не я, для меня они – cabrones. А на твоего Господа я… Эй, глядите, еще один идет!»
И вот тогда мы увидели действительно постыдное зрелище, потому что из дверей Ayuntamiento вышел дон Фаустино Риверо, старший сын помещика дона Селестино Риверо. Фаустино был высоким блондином с аккуратно зачесанными назад волосами: он всегда носил в кармане гребенку и, перед тем как выйти, явно причесался. Он был тем еще ходоком и трусом и всегда мечтал стать матадором-любителем. Вечно валандался с цыганами, вертелся вокруг матадоров и производителей быков, обожал красоваться в андалузском костюме, но храбрости в нем не было ни на грош, и воспринимали его как всеобщее посмешище. Как-то раз он объявил, что проведет любительский благотворительный бой в пользу дома престарелых в Авиле верхом, по-андалузски. Долго тренировался. Но когда увидел настоящего здоровенного быка, а не малыша на слабых ножках, каких сам себе выбирал для тренировки, сразу же заявил, что болен, и, говорят, сунул в глотку три пальца, чтобы его выворотило.
Как только его увидели на площади, послышались крики: «Hola, дон Фаустино! Смотри не сблюй!»
«Слушай, дон Фаустино, там, под
