один чемодан на колёсах был тёмным, другой, нагруженный дополнительно просторной сумкой, с цветным принтом, указывающим на женский вкус.
Рядом с лысеющим мужчиной действительно шла женщина с тщательно подкрашенными, забранными в аккуратный узелок волосами, шла и причитала заботливо:
– Алёша, Алёша, ну тут же может быть персонал, который отнесёт чемоданы, надо просто подождать, Алёша, тут жарко, ты перетрудишься, Алёшенька, не иди так быстро, я не успеваю, Алёша…
Женщина выглядела не очень свежей, тонкие сухие губы её были подкрашены оранжевой, устаревшей лет тридцать назад помадой, хотя одежда смотрелась вполне современной, – а хорошие немецкие ортопедические сандалии на мягком невысоком ходу выглядели и вовсе дорогими, недавно купленными для гористых тропок прекрасной Черногории.
Мужчина тоже выглядел не очень свежим и не совсем здоровым, о чём дополнительно сообщали мокрые разводы на рубашке в области подмышек и запах тела, никак не перебитый мужским парфюмом средней ценовой категории. Мастер едва заметно понимающе кивнул.
Субсемья, состоящая из матери и сына, продвигалась к вожделенному отелю, кондиционеру, кровати. Мужчина притормозил около служащего отеля и спросил, успевают ли они с мамой поесть. Служащий сообщил, что да, конечно, в любой момент в бесплатных ресторанах на территории можно перекусить в соответствии с категорией выбранного отдыха, что браслеты выдадут на ресепшн…
Пара со спины выглядела именно парой. Мастер знал этот страшный парадокс – когда мать, кроме функций Матери, принимает на себя ещё и функции Женщины своего выросшего Сына, она постепенно словно перестаёт стареть, а Сын, наоборот, теряет молодость, физическую форму и даже внешне – возраст, до срока истончаясь и худея, надевая очки, или, наоборот, полнея и лысея. И вот по волшебству неверно выстроенных жизненных ролей тридцатилетний мужчина выглядит на сорок, и его пятидесятилетняя мать на те же сорок, и Алёшенька, утирая со лба трудовой пот, выступивший в процессе перевозки двух чемоданов на колесиках, хрипловато басит «ну мама», заставляя окружающих внимательнее всматриваться в этих людей.
В эти судьбы. В этот кошмар.
…Алечка была девочкой слишком красивой и слишком жадной. Мария Сергеевна так и сказала Алёшеньке, честно. На то она и мать. Она желала своему сыну самой лучшей девочки, и нечего было размениваться на ту, которая перецеловалась со всем классом. А честность – лучше пять минут боли при открытии глаз, чем вся жизнь страданий потом.
– Вот, к примеру, Кариночка, – говорила Мария Сергеевна. – Чем тебе не девочка? Скромная, из хорошей семьи, отличница…
– За Каринкой Федька ходит, – басил в ответ покрытый прыщами, поджарый тогда и переполненный гормоном, категорически не способный к учёбе в силу полового созревания Алёшенька. – Не хочу с Федькой связываться. И у Карины задница слишком… того… а Алка – то, что надо!
– И тебе не неприятно? Обнимать девочку, которую обнимали… и трогали… все твои одноклассники?
«Приятно, потому
