не твоя тетрадь, – определил он.
Она была в открытом виде, так что если и можно было определить автора, то только по почерку. Мне было лестно, что учитель до сих пор помнит мой почерк, но чувство злорадной радости и ощущения победы оказалось сильнее. Я закрыл тетрадь и ткнул ей в лицо своего бывшего классного руководителя.
– Он был! – воскликнул я.
Игнатий Павлович поправил очки, строго посмотрел на меня и сухо поинтересовался, что у меня, собственно, за проблемы. Мне стало неловко, и я коротко изложил:
– Я когда-то спрашивал всех про Луку, куда он делся, но мне никто не отвечал. И вы не отвечали. И сейчас не отвечают. Я уже думал, что головой подвинулся, и решил доказать, что он был. Ну, вот. Видите? Был.
– Я никогда не отрицал, что он был, – ответил Игнатий Павлович, болезненно поморщившись. – И другие наверняка тоже. Просто не помнят. Ты сам себе напридумывал непонятно чего. А почему? Зачем? Ты ведь даже не дружил с Лукой, – он внимательно посмотрел на меня и серьезно сказал: – Если это беспокоит тебя без всякой причины, тебе нужно сходить к психологу.
– Причина есть, – возразил я. – Дети просто так не пропадают. А он взял и пропал. Так, ну, не бывает.
– Иногда бывает.
– И он действительно пропал? – я поразился.
– Действительно, – мрачно подтвердил Игнатий Павлович.
– Точно? – не отставал я. – Может, он умер, а вы не хотите говорить? Его убили? Похитили?
– Сходи все же к психологу.
– А психолог в курсе? Если да – схожу.
Игнатий Павлович вздохнул, вернулся за свой стол, а мне велел сесть за первую парту. Он взял с меня слово, что я не буду зря болтать, и пояснил, что рассказывает мне это только потому, что у меня, как видно, нездоровое беспокойство, и если он удовлетворит мое любопытство, мне станет легче.
Из его рассказа следовало, что Лука и впрямь взял и пропал. В последний раз его видели во дворе его дома, он катался с горки. С тех пор никто ничего о нем не слышал. Ни малейшей зацепки. Мальчика не видели ни живым, ни мертвым.
Поиск был долгим и трудным, отягощенным разного рода проблемами. Родители Луки крайне тяжело переживали потерю, так, что им пришлось оказывать медицинскую помощь. Вмешивать во все это детей никто не хотел, тем более никто не знал, в каком ключе должна быть подана эта печальная новость. По прошествии нескольких месяцев умом все понимали, что если Лука и найдется, то вряд ли живым. Сказать ребятам, что их одноклассник умер? А если случится чудо, как потом объяснить мрачный вердикт и устранить проблемы в общении ребят, которые, безусловно, возникнут, если Лука вдруг, образно говоря, воскреснет из мертвых? Сказать, что он уехал? А если найдут тело и расскажут об этом на телевидении? Сказать правду? Но зачем давать детям зыбкие надежды
