как ему казалось, «враждебности к англичанам». Лоуэлл отвечал, что его чувства, возможно, болезненно преувеличены, но (тут он указал на портрет представительного молодого мужчины, своего близкого и любимого родственника, капитана 12-го Массачусетского полка, убитого при Боллс-Блафф) заметил: «Понравилось бы вам постоянно читать, что этот парень погиб за бессмысленное дело и, как американский офицер, должен считаться трусом?» Оливер Уэнделл Холмс писал Дайси: «Я сделал ставку в этой борьбе, что заставляет меня волноваться, трепетать и быть нетерпимым к противоречию. Я знаю благородного юношу, капитана одного из наших полков, понесшего страшные потери в боях и от болезней; он сам дважды ранен и был на волосок от смерти».[157]
Нельзя игнорировать и еще одно колебание настроений. Сочувствие британского правительства и общества к Италии во время войны 1859 года и то, как ход этой войны повлиял на рост свободы, закрепил в британском сознании мысль о том, что большая масса людей, стремящихся избавиться от несносной власти и сформировать собственное надлежащее правительство, заслуживает всяческого одобрения со стороны цивилизованного мира. Почему, задавались вопросом в Англии, если мы были правы, симпатизируя Италии в ее борьбе против Австрии, мы не должны таким же образом симпатизировать Южной Конфедерации, народ которой сопротивляется закабалению Севером? Этот аргумент убеждал либерально мыслящего Грота и облагораживал другие мнения, которыми действительно руководствовались светские люди или коммерсанты.[158]
Однако в Англии были государственные деятели и литераторы, которые понимали, что Север ведет войну против рабства; они без устали напоминали об этом, хотя сердца их не раз замирали при мысли, что северяне взялись за неподъемное дело. В рабочем классе они находили немало сторонников, от которых даже угроза голода не застилала того обстоятельства, что дело Союза – это дело демократии в Англии.
Вплоть до второй половины ноября Великобритания сохраняла строгий нейтралитет. Луи-Наполеон, император Франции, хотя в своей политике по отношению к Америке и не разделял здравых и либеральных чувств этой страны, официально обратился к Англии за сотрудничеством с ним в вопросе признания Конфедерации и прорыва блокады. Граф Рассел[159] в письме к Палмерстону выразил позицию, согласно которой «Англии и Франции не к лицу прорывать блокаду ради получения хлопка», но они могут предложить посредничество между Севером и Югом, подозревая, что стороной, которая от этого откажется, будут, разумеется, Соединенные Штаты, а Конфедерация жадно ухватится за предложение, будучи их противником. Палмерстон ответил, что «для нас самым лучшим и порядочным поведением будет продолжать, как начали, и держаться в стороне от конфликта между Севером и Югом».[160] Позже лорд Палмерстон на торжественном обеде у лорда-мэра Лондона «дал ясно понять, что не будет никакого вмешательства из-за хлопка».
Ibid. P. 514 n.
Ранее – лорд Джон Рассел.
17, 18 октября (
