геолога местные старцы. Они зря не скажут.
Понятно, наиважнейшую роль сыграл и счастливый характер русоволосого русича – простота и душевность: что среди уходящих в верхний мир, что среди явившихся лишь на белый свет – всюду он свой. Язык, что ли, какой волшебный ему ведом? Кто вообще знает, как удается такое-то? Эта мысль, признаться, некоторое время очень занимала Кэремясова; да потом и гадать бросил. Ясно стало: талант такой человеку дан – быть всегда человеком. Гадать-то вроде прекратил, но чувствовал, не уйти ему от этой мысли. А почему и к чему она приведет его, Кэремясова, – новая тайна. Ох какая манящая! Ох какая мучительная! А что, не сладкая разве?
Теперь же другое: вся надежда – на Тааса Суоруна! Зря, что ли, Кэремясов, став в прошлом году секретарем райкома, искренне возликовал, когда узнал, что именно легендарный Зорин, видящий землю насквозь и глубже, заправляет здесь на посту директора золотокомбината? Именно эта давняя радость, вдруг очнувшаяся и проклюнувшаяся в сердце, точно спешащий на волю пушистый цыпленок, вселяла в него неопровержимую детскую веру, что какой-то выход найдется-таки. И найдет его человек, которого он уважает. Который… который… В общем, Таас Суорун! Если не он, то кто же? Последняя надежда – Таас Суорун!
– Вынужден, Михаил Яковлевич, сообщить вам весьма пренеприятную новость… – Тон, выбранный Кэремясовым для начала разговора, должен был, по его задумке, заинтриговать собеседника.
Уже успевший окутаться густой дымовой завесой, Зорин вопрошающе выблеснул яркими точками сквозь колеблющуюся синеву.
«Не смеется ли чертов батька? – насторожился Кэремясов. – Кажется, нет». Успокоившись, продолжил буднично:
– …звонил из Якутска Воронов… – выдержав паузу до невозможного предела, чему, к слову, мог бы поучиться актер, мечтающий играть в чеховском репертуаре, – секретарь обкома… Воронов. – Хотя должность имярека можно было и не называть: Федотыча знали все. – Интересуется планом.
Гром грянул. Кэремясов не рискнул сразу же посмотреть в сторону Зорина: результат мог быть плачевным, ибо как знать, какое впечатление произвело это грозное предупреждение на директора.
Крепкий, видать, орешек – даже желваками не заиграл. Аккуратным плавным жестом отодвинув дым, начал удобнее устраиваться в кресле: разговор обещал быть непростым. На другой и не рассчитывал. Да и зачем приглашен в райком, догадывался – не чаи распивать.
– Был звонок и мне – из объединения. Но одно существенное «но»: у меня не спрашивают, а только твердо обещают.
– Что обещают? – И надежда просквозила в голосе.
– Снять! – Зорин присмолил от окурка новую папиросу. – Поскорей бы выполнили свой посул. Я им великое спасибо сказал бы, от всей души.
– Нас с вами подобру-поздорову не снимут. Можете быть уверены!
– То-то и оно, – Зорин легко, с готовностью согласился. – Немудрено, если полетишь вверх
