тогда был мороз…
– Это брехня! Ты выдумываешь! – Раскрасневшийся после чая, потный, Мельгайвач так тряхнул головой, что с лица отлетели в стороны капли пота.
– Нет! Так было. Вот тебе крест перед светлым богом. – Старик решительно перекрестился. – Она снова потеряет ум – я знаю. Знаю, что второй раз ты не приедешь ее спасать. А меня бог не простит, если я утаю что – нибудь.
– Гы! – вскочил на ноги Токио. – Что ж получается это? Ты, значит, все знал, а людям говорил другое?
– Не по – моему, а по – твоему, Митрэй, получается, – спокойно ответил Сайрэ. – Вы спали – а я сидел думал. И если сейчас моя правда не верная, то и твоя не верная. Потому как я твою правду признал и все по – другому увидел.
Якут отлетел, как колотушка от бубна.
– Тьфу! – в сердцах сплюнул он. – Запутали все! Запутались! Да ты женись на ней, Мельгайвач!
– Осатанели! Осатанели вы все! – подскочила к ним Тачана. Ее длинная голова вертелась на морщинистой шее, будто приделанная.
– Пусть сумасшедшей лучше останется? Так? Сумасшедшая – лучше? – напер на нее Токио. – Ну, если мать этого хочет, тогда дело другое. Тогда поехали, Мельгайвач…
Возбужденный, взъерошенный якут, однако, не сдвинулся с места. Его по – мальчишески злые глаза как – то вдруг сузились, похолодели, вроде бы спрятались далеко внутрь. Токио с удивлением обнаружил быструю и резкую перемену, происшедшую с юкагиркой и чукчей. Тачана ворочала языком, а слова у нее не получались, и глядела она на него уже мягко, угодливо; Мельгайвач побледнел и смотрел на него бессмысленно, будто постаревшая лайка, у которой нет никаких желаний. В последнее время Токио все чаще и чаще замечал подобные перемены в людях, когда он смотрел им в глаза и говорил неотступную правду или давал советы, которые казались ему единственно верными. Он давно знал, что умеет внушать, и это прежде не удивляло его, потому что отец его был настоящим шаманом. Однако сталкиваясь с беспомощностью многих других шаманов и видя, как люди верят их глупым или корыстным советам, Токио усомнился и в своей силе, начал внимательнее следить за собой. Нет, ему верили и ему подчинялись совсем не так, как другим…
Пока Токио осмысливал происшедшее, Сайрэ переживал торжество. Он понимал, что гость шаман подавил волю Мельгайвача и старухи. Но ведь это сделал не он – сделал якут, а бог – то уже знает, что якут не друг ему и не угодник. А раз враги заодно, то дело их, стало быть, богоугодное.
Между тем Токио сообразил, что играет опасно, вмешиваясь сразу в судьбы стольких людей, – это снегов пять назад он не подумал бы о последствиях…
– Кукул бы вас всех сожрал! Решайте сами, – сказал он. – А я чаю попью и пойду кататься.
Он отошел к очагу и стал поправлять костер под чайником.
Сжав ладонью лоб и закрыв глаза, Мельгайвач покачнулся, но протянул другую руку, нащупал жердь и устоял на ногах. В голове его комариной тучей закувыркались мысли.
