твердом переплете. Стихи были написаны лесенкой, мне они нравились, вдохновляли меня. Я тоже так пробовал. Что это был за поэт – не знаю.
На пароходе утром рано я вышел на палубу, увидел туман между сопок, восход – и стал сочинять стихотворение. Забыл теперь его, но вот отрывок:
…………………………вышел.
Любуйтесь, дети, может быть, вы
Сумеете жизнь так прекрасно вышить…
«Вышел», наверное, солнечный шар или диск, что-нибудь в этом роде. С собой у меня была толстая общая тетрадь в клетку, которую я скоро заполнил. Таких общих тетрадей со стихами у меня было две. К сожалению, они не сохранились. После первого курса университета я приехал на каникулы в Челябинск и уничтожил обе тетради и альбомы с рисунками как грехи молодости. Я вообразил тогда себя философом, и все свои юношеские опыты посчитал ниже своего философского достоинства. Теперь-то я понимаю, что это была просто юношеская глупость, юношеский максимализм. Но я забежал вперед.
В Новоильиновку пароход причалил ночью. Я едва не проспал ее. Хотя «причалил» – неточно. Пароход остановился на некотором расстоянии от берега, и пассажиров доставляли на берег лодкой. На берегу меня встретила сестра, мы обнялись – не виделись уже несколько лет.
В Новоильиновке я подолгу бывал у сестры в библиотеке, иногда заменял ее, выдавал и принимал книги. Готовил с местными школьниками концерт к какой-то дате. Работа библиотекарем в Новоильиновке имела свою специфику. Дело в том, что деревня эта (или поселок) одной стороной выходит к Амуру, другой – к тайге. Никаких дорог, кроме реки, здесь нет. Связь с внешним миром осуществляется только по реке летом или зимой после ледостава. А пока лед не станет, людям делать нечего – и все читают. Библиотека становится местом, где люди встречаются. Осенью и весной почту доставляют вертолетом. В этих условиях в библиотеке большая читаемость, благодаря которой сестра потом стала «заслуженным работником культуры».
Однажды в библиотеку пришли местные девчата, и мы познакомились. Среди них была Нина Захарова, в которую я влюбился. Мне было девятнадцать лет, а ей пятнадцать, но она прибавила себе год, сказала, что ей шестнадцать, боялась, что если она скажет правду, то я сочту ее маленькой. До этого у меня было некоторое увлечение другой девочкой, Леной Подоприго-ра, но она со мной больше играла, ей нравилось мое внимание, или просто она была закрытой натурой. Я остыл к ней и воспылал чувствами к Нине. С ней мы проводили все вечера до поздней ночи. Мы ходили с ней, взявшись за руки, я носил рубашку навыпуск. От возбуждения рубашка внизу оттопыривалась, и я стеснялся этого. Я надеялся, что Нина этого не заметит. Чтобы это было менее заметно, я слегка нагибался вперед, чтобы рубашка опадала, не топорщилась, но не всегда мне это удавалось. Ночи без луны были кромешно темными. Мы ходили по дощатому настилу, который слегка высвечивался в темноте. Иногда где-нибудь вздыхала корова, лежащая прямо на улице, по крайней мере в сухую погоду. Загонять коров в хлев не было необходимости –
