кабинет, не отказав себе в удовольствии громко хлопнуть дверью на прощанье.
Он долго не мог заставить себя успокоиться. Руки сжимали баранку руля так, будто он хотел ее задушить.
«Надо разделить бизнес, – пульсировало в висках, – срочно разделить. Пусть сейчас покупают что хотят, пусть у них останется завод и розница, но кафе и ресторан – целиком моя тема. Пусть на общие деньги. Но – моя. Да это же просто вынос мозга: приходят люди в ресторан, пьют вино, едят мясо и овощи, а потом получают счет, в котором значится название обслуживающей фирмы – «Железобетон». Хорошо посидели в «Железобетоне»… Просто жесть!»
Он вынырнул из грустных мыслей, только оказавшись возле «Эллады». В кафе было многолюдно. Попросив официанта принести кофе, он прошел в кабинет Мариванны, ставшей после грандиозной пертурбации директором. Кабинетик был маленьким. Небольшое, забранное решеткой окошко освещало висевшую на стене картину – ту самую, с яблоками, и хозяйку кабинетика, которая, сдвинув очки на кончик носа, что-то сосредоточенно рассматривала в ноутбуке.
Увидев Прохора, она заулыбалась:
– Вот, думаю съездить на пару деньков в Грецию. Попробовать на вкус тамошнюю кухню. А то вдруг у нас не так? Вдруг приедут настоящие греки? Неудобно будет! Говорят, японцы были в обмороке от наших русских суши.
– Все у нас так, – сказал Прохор, садясь за стол напротив Мариванны.
Она будто почувствовала его настроение. Оторвалась от компьютера.
– Что-то случилось? С Ладой? – прижала пухлые руки к груди.
– Господи, при чем тут Лада? – оборвал женщину Тарасов. Слишком резко оборвал. И она еще больше перепугалась.
– Вы поссорились?
В комнату вошел официант с кофе для Тарасова, и Мариванна замолчала, продолжая прижимать руки к груди.
– Не собирался даже, – успокоил директора Прохор, дождавшись ухода официанта.
– Вы уж меня простите, Прохор Сергеевич! Ладушка мне как дочка. Волнуюсь я за нее. Переживает. Молчит, конечно, но я-то вижу, как переживает. Придет, сядет вот на этот самый стул, где вы сидите, и переживает. А картина, говорит, ее успокаивает. Лечит. Вы заберите картину-то, Прохор Сергеевич. Отдайте ей. Пусть смотрит. Это же мы с ней хотели в Грецию съездить… Она знаете как хочет! Вам не скажет, конечно, никогда. Она сказала, что не хочет тревожить. Это, сказала, у Пушкина так. Вы меня извините, Прохор Сергеевич…
И тут, к ужасу, Прохора директорша захлюпала носом. Из обоих глаз ее выкатились две огромные капли и, вопреки закону тяготения, стремительно скатились на кончик носа, откуда сорвались и упали на лежащие на груди руки.
– Я, пожалуй, пойду, а вы кофе попейте, – Прохор пододвинул к Мариванне кофейную чашку. – Я не пил. Кстати, насчет картины… Можно я ее и правда заберу? Подарю Ладе. Можно?
– Конечно! – она замахала руками. – Берите обязательно. Кто тут на нее смотрит? Вот и Ладочка скоро не сможет…
– Почему не сможет? – оторопел Прохор.
