что они для нее выбрали.
Она была в другой пустоте, вставляла себя в другие картинки или вовсе не…
Девочки, к стыду моему, унижая меня, постоянно делали мне знаки глазами, скоро поняли, что так, кроме того, можно уколоть, спрашивали: «Чего она? Что такое?» Ждали, наверно, и от меня чего-то подобного.
Я мечтала, чтобы у меня была такая же классная старшая сестра, как у Катьки, а лучше – старший брат. В первом классе я спросила родителей, нельзя ли поменяться. Мать как-то окаменела и выбежала из комнаты. Отец сначала молча пошуршал газетой, потом стал прислушиваться к звукам, издаваемым матерью на кухне. Вздохнул коротко, сложил разноцветные листы в трубочку и тихонько повел меня на каток.
Отношение родителей к нам менялось. Ко мне стали тянуться, спасаясь. Устали. Ходили ведь к доктору, но это потом, потом… А хотели ли перемен, верили ли в возможность? Сейчас трудно ответить, не знаю.
Прочитав всё, до конца, вы будете думать, что она была чиста, невинна, а мы, самые близкие, – чудовища.
Но это не так, не так! Она была дрянью, она была распутной. Родители пришли, наконец, ко мне, потому что с ней жизни не было, а я еще могла дать им детство. Я могла, но была уже слишком взрослой, наблюдательной, жесткой, я притворялась плохо, потому что не в состоянии была простить холодного пола и голых пяточек. У нее были шерстяные носки, а меня забывали, потому что я не была больна!.. Ну и что, что потом ее… Ну и что…
Она была распутна. Она соблазнила мальчика в восьмом классе!
– Взяла его за руку и повела куда-то, – говорили мне прозорливые одноклассницы. – Он ей складывает из бумаги журавликов и цветы.
К нам приходили его родители. Скорбного вида мужчина и маленькая женщина. Заперлись на кухне, о чем-то долго говорили. Натягивая ботинки (одинаковые практически, только размер разный) в коридоре, слабым голосом:
– Он бредит, пожалуйста, вся комната в обрезках. Ломает ножницы, если не получается, невообразимо как…
– Но мирный, мирный, – как бы сдаваясь.
А у сестрички и у их сына действительно было взаимопонимание. Наверно, никто больше так не смог проникнуться ею, как он. Он был единственным. Он бродил за нею, привязанный. Она что-то говорила ему, передавала речь своих «друзей». Он как-то мучительно улыбался, смотрел в глаза.
Один раз поздоровался со мной. Я позвала в гости.
– Приходи, никого не будет!
Они сидели рядышком, почти не двигаясь, всё отведенное им мною время. Я тряслась от злости и возбуждения, но ничего не произошло. Чувствовалась между ними эта близость страшнейшая, губительная, подкожная. Они касались друг друга коленями, оба тонкие, с неприбранными волосами (он вовсе перестал расчесываться после знакомства с ней). Я ничего не понимала! Я думала, что они меня стесняются, и приговаривала, проходя мимо то в туалет, то в ванну и обратно к себе:
– Родителей
