давай я тебе помогу. Может, тебе ванну горячей водичкой наполнить? Ты устал…
Он сбросил ее руку.
– Хватит! Прекрати разговаривать со мной, как с расслабленным дебилом! Я уже давно не дебил! Слышишь?! Давно! Ты что, не видишь, что я пьяный, а не устал?! А что тогда сюсюкаешь, как с душевнобольным?!
Она стояла, прижав ручки к груди. Подбородок мелко подрагивал. Испуганные, широко раскрытые глаза мгновенно стали влажными.
– Антоша… Я же хотела… лучше… Я не думала… Тише, ты же Пашеньку разбудишь, пожалуйста…
Ему вдруг стало гадко. Гадко и стыдно. Стыдно обижать это трепетное дрожащее существо, готовое залиться детскими слезами. «Существо». Именно так он охарактеризовал ее, увидев в первый раз на концерте в «Ватрушке» вместе с сестрой барабанщика Степки Емельянова. Она была младше его на шесть лет. Восторженность. Умильность. Белые бантики. Плюшевые зверюшки. Теплый, удобный дом. Добрый, уютный мир. Прошло пять лет. Она сумела остаться такой же.
– Прости. – Он обнял ее и поцеловал в мокрые глаза. Хмель неожиданно выветрился. – Ты права. Кое-что случилось. Я тебе потом расскажу, правда…
Она подняла голову и смахнула капельку слезы с кончика носа.
– Это страшно? Скажи мне сразу.
Он покачал головой.
– Это, наверное, хорошо. А сейчас подогрей мне курицу. И перца побольше.
Ночью он лежал и слушал, как шуршат дождевые капли по разложенной на балконе клеенке. Сна не было ни в одном глазу. Кутаясь от холода в пестрое сине-зеленое одеяло (белого белья он не переносил) и прижимаясь к теплой Олиной спине, Антон пытался считать баранов и бизонов, сердцем понимая, что боится спать, боится снов. Потому что еще ничего не кончено. Даже если он прав. Даже если Китаец скажет, что он прав. Дорогу осилит идущий. Он еще только решил выйти на дорогу. Дорогу вперед. Нет. Дорогу назад. К себе. К Оле. В свой «house of rising sun».
Дождь продолжал настукивать лучшую в мире колыбельную. Звуки капель становились все тише и тише, уносясь куда-то ввысь, где за толстой водяной решеткой тщетно билось огромное огненно-красное солнце.
Все белое-белое. От простыней…
Охранник был новым. Лицо у него было бугристым, блестящим от пота, испещренным крупными ядовито-красными прыщами. Форма тем не менее была гладко выглаженной. Бляха на груди – начищенной и блестящей.
– Вы не записаны, – снова сказал он.
Цыбин, стараясь не раздражаться, вздохнул и поправил выбившийся из-под рукава пиджака манжет рубашки.
– Я же говорю, попробуйте позвонить, я думаю, меня примут.
– А если его нет на месте?
– А вы сначала попробуйте.
Охранник помолчал секунду и наконец снял трубку местного телефона.
– Владлен Егорович, к вам здесь господин Цыбин. Он не записывался.
На том конце провода что-то ответили.
– Хорошо. Понял. Но… он ведь не записывался.
Даже Цыбин услышал резкое восклицание Ямпольского.
– Ясно. – Охранник
