вовсе не обязательно были связаны с непрошеными иноземными культурными влияниями.
Во-вторых, что еще важнее, интерпретации истории отвечали меняющемуся геополитическому балансу власти. «Было бы неверно просто идентифицировать влияние Запада на всех остальных в качестве единственной силы, породившей академическую историографию как всемирный феномен, – писал Доминик Заксенмайер. – Многие характерные черты академической историографии (например, сильное присутствие евроцентричного мировоззрения) надо рассматривать не только как простой экспорт продуктов якобы чистой европейской традиции, но также и как результат экспансии Европы и многих сложных социополитических трансформаций, вытекающих из этого процесса»[46].
Иначе говоря, повсеместный интерес к мировой истории имел еще и геополитическое измерение, особенно в плане интеграции всего мира под европейской гегемонией. Это касалось и самой Европы, даже если современники плохо осознавали, что на их историографию влияют глобальные перемены. Однако с наибольшей очевидностью это проявлялось, разумеется, за пределами Евро-Америки. Другие страны не просто становились участниками глобального порядка в условиях господства Западной Европы (а позднее – США), но и приспосабливали свои собственные исторические нарративы для фиксации историй национальных государств и прогресса. Однако эволюционное понимание времени, расчленение исторической реальности на «отсеки» повествований о национальных государствах и понятие о единстве мира получили широкое хождение не только и не столько благодаря переводам и перенесению западных идей на иную почву. Скорее можно сказать, что перед лицом глобальной интеграции, реализуемой посредством имперских структур и расширения рынков, многие современники стали считать подобные предпосылки очевидным и естественным основанием историографии. Модерное историческое знание, следовательно, было совместным трудом многих авторов по всему миру, преследовавших свои разнообразные интересы. Историческое знание изменялось в ответ на все больше интегрирующийся мир[47].
Главную характерную черту большинства мировых историй в XIX и начале XX века – их евроцентричную концепцию пространства и времени – надо понимать как следствие глобальных иерархий и асимметричных геополитических структур. Метанарратив – общая схема восходящей последовательности этапов и телеологической устремленности к Европе – излагался в разных вариантах. Кондорсе выделил в истории человечества десять этапов научного и философского развития. Шотландская «предположительная», или гипотетическая (conjectural), история создала модель стадиального развития и культурной эволюции. В «Лекциях по философии истории» Гегель свел историю неевропейских стран к «предыстории» – отсюда его печально известная метафора Африки как «страны детства человечества»[48]. На протяжении последующего столетия интерпретации
О глобальных исторических подходах см. в особенности:
