трактовка бедности и «отсталости» не как следствия архаичных местных традиций, еще не затронутых динамикой глобальной экономики, но, напротив, как результата интеграции этих традиций в структуры глобального капитализма[66].
Начиная с 1980–х годов всерьез подрывать евроцентричные предпосылки начали историки, занимавшиеся «исследованиями угнетенных». Как и многие другие подходы, эта группа может служить иллюстрацией транснационального производства знания. «Исследования угнетенных» зародились в Индии, первоначально как попытка написать историю с точки зрения маргинализированных классов («угнетенных» или «субалтернов»). Своего рода критическая «история снизу», она появилась при определенных социальных обстоятельствах: в годы, последовавшие за объявлением Индирой Ганди чрезвычайного положения. Таким образом, истоки этого направления были локальными, но при этом оно ориентировалось на международные теоретические модели, от Грамши и Фуко до Саида и Деррида. Повестка «исследований угнетенных» вскоре привлекла внимание ученых, интересы которых лежали за пределами истории Южной Азии. Известные представители этого направления сделали успешные карьеры в англоязычных университетах, но тем не менее их продолжали ассоциировать с Индией. Высокий градус их критики евроцентризма можно объяснить самим фактом ее рождения за пределами западного мира[67].
Итак, к концу XX века работы по всемирной истории стали весьма диверсифицированными, хотя в большинстве стран и оставались маргинальными для исторической науки. Интерпретация глобального прошлого с доминантой в виде «подъема Европы» продолжала играть очень важную роль, но критика евроцентричных нарративов набирала силу и была гораздо заметнее, чем сто лет назад[68].
Этот краткий обзор работ по всемирной истории показывает, что сегодняшний интерес к процессам, пересекающим границы и культуры, вовсе не нов ни в Европе, ни во многих других регионах. Историки с давних пор описывали «мир» или, точнее говоря, свой мир – ибо, как мы видели, исследуемый объект ни в коем случае не является одним и тем же. Его понимание варьировалось в зависимости от подхода, который историографы и их современники желали продемонстрировать. На это влияли также сложившиеся схемы взаимодействия и обмена, а также степень глобальной взаимосвязанности. Всеобщие истории XVIII века основывались на опыте, отличавшемся от того, который породил ойкуменические мировые истории Античности; но он отличался и от точки зрения, возобладавшей на рубеже XIX–XX столетий, согласно которой Запад выполнял цивилизаторскую миссию, а также и от взглядов, порожденных современной глобализацией. Не меньшую важность, чем временные различия, играли и различия региональные. При всех сходствах и пересечениях мир, который описывал Лян Цичао, был не тем же, что мир его немецкого современника Карла Лампрехта. Глобальная история была – и остается сегодня – особым подходом,
