мучавшегося своей вненаходимостью, остро ощутившего при вступлении на русскую почву свою потерянность для провидения, которое хранит только преданных отчей земле. Впрочем, Афанасию Никитину посчастливилось умереть среди единоверцев, тогда как многим его соотечественникам не довелось вернуться, погибнув от грабителей, а еще чаще, умерев в расцвете лет от эпидемий где-нибудь в Токате, Бурсе, или Крыму[712]. Вот – оборотная сторона надежд на благосклонность судьбы и успех.
Вообще, человеческая незащищенность характерная для той эпохи, должна была усиливать религиозную мотивацию устремленности в иные земли, будь то Север, или Юг, как особого рода подвижничества, сближавшегося с крестной жертвой Христа.
В любом случае, деятельность торговых людей, «из греков», или «из варягов», была служением некоему общему идеалу, содействием процветанию. С ними по тем же самым путям распространялись новые знания, достижения в технике и культуре. «Из греков» в северные страны приезжали художники, искусные мастера, деятели культуры и искусства, как знаменитый Феофан Грек, учитель Андрея Рублева; как литейщик Борис Римлянин, с которого в России началась отливка пушек[713]; как монетчик Джакомо, положивший начало чеканке золотой монеты Московии; как Алевиз Новый, Аристотель Фиорованти, Пьетро Антонио Солари, создавшие каменный кремль[714], а до этого работавшие в Крыму[715], и многие другие.
Культурная контаминация, ощущавшаяся гораздо глубже, чем может показаться на первый взгляд, была прямым следствием этого обмена. Ее проявления уловимы в языке и этикете, эмблематике и орнаментации, моде и гастрономии. Уже в позднее средневековье никого не удивляло присутствие виноградной лозы в северной резьбе по дереву и кедрового ореха в южной глиптике, распространение «итальянского» трехстворчатого окна в северных постройках и луковицевидных деталей в южной архитектуре. Никто не поражался тому, что каменные древнерусские крепости воспроизводили образцы итальянской фортификации, а крытые позолотой купола католических храмов подражали восточнославянскому обычаю, что знать северных народов облачалась в шелка и парчу, а аристократия южных стран наряжалась в роскошные меха, что для флорентийских косторезов стало естественным пользоваться моржовой костью Заполярья, а для русских иконописцев – красками итальянских мастеров, что нобилитету южных земель служили усладой приполярные кречеты и соколы, а северному клиру составляло таинство причастия красное вино греков, «кровь Христа»…
Глава II
Кафа и «великий шелковый путь»
Определение «Великий шелковый путь» известно каждому. Обычно приоритет в его конструировании отдают немецкому историко-географу Фердинанду фон Рихтхофену, автору монументального трехтомного труда «Китай», первый том которого вышел в 1877 г.[716] Однако уже задолго до него византийские авторы писали о «дороге Серов», по которой из бесконечно далекой страны «Серика»,
Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою и Ногайскою ордами и с Турцией (1474–1505) / Изд. подгот.
Там же. С. 23.
