перестала, головой тряхнула, прочищая уши, потому что мне, кажется, послышалось.
– Клятву?
– Да, мелкая, ты поклянешься не сообщать Илистару, кто, при каких условиях и каким образом привязал тебя к нему.
– А если я откажусь?
Перекачанный оказался не безнадежен, и это меня очень опечалило. Не все лекции, видимо, проспал.
– Тогда подарю тебя Ульне. Может, она меня и благодаря твоей шкуре простит.
Тихий утробный рык вырвался из горла помимо воли.
– Так что ты выбираешь? – спросил он с таким видом, словно у меня и правда был какой-то выбор.
– Хорошо, я дам клятву.
Этот день можно было смело назвать самым ужасным днем в моей жизни. Что я с удовольствием и сделала.
Илистар лежал в палатке врачевателей словно неживой, отсыпаясь после истощения резерва. Практическая работа в полевых условиях оказалась сложнее, чем он думал, а первокурсники, которых дали в нагрузку, тупее, чем опасался. И когда, проснувшись утром с головной болью и легкой слабостью, обнаружил мирно спящую меня на своей груди, почему-то не обрадовался.
Меня медленно подняли в воздух за лапу. За ту же самую лапу, за которую вчера весь вечер таскал перекачанный, а потом еще и на землю швырнул, после того как необходимую клятву получил и к спящему привязал.
Вязали два идиота, и привязка получилась крепкая, железобетонная. Я бы даже сказала – нерушимая, что меня очень расстроило. Расшатать ее и вырвать с корнем, желательно из энергетического источника хозяина, не представлялось возможным.
Вдоволь нагоревавшись, я уснула под утро и была разбужена таким варварским способом.
Градус моей симпатии к Илистару ощутимо понизился.
– Х-х-хазяин, будь лапушкой, положь на место и дай еще пару часиков поспать, агасеньки?
– Ты кто такая?
Удивляться и орать, что я говорящая и вообще высшая нечисть нестандартных размеров, он не стал.
– Нечисть. Вчера еще была бесхозная, а теперь твоя. Так что люби меня, хазяин, оберегай и корми. – Призадумавшись на секундочку, я пришла к выводу, что любить меня особо и не нужно, оберегать я себя и сама могу, десять лет как-то оберегалась же, а потому с придыханием велела: – Корми побольше.
– Что?
Он медленно повернул голову, глядя на свою левую руку. На запястье отчетливо виднелась высветленная, словно выжженная полоска кожи, браслетом обвивающая руку.
– У меня, если тебе вдруг интересно, такая же, – доверчиво протянув ему левую лапку, заговорщически прошептала: – Только под мехом не видно.
На признание мое он не отреагировал, продолжая тупо пялиться на прямое свидетельство связи с подчиненной нечистью. И эта его заторможенность наталкивала на определенные мысли:
– Хазяин, а ты под чем-то, да? Тебя насильно накачали? Или ты сам накачался? Ты имей в виду, я с тобой теперь и в горе, и в радости. – От слов моих его ощутимо передернуло. – Мне бы только знать: у нас сейчас горе
