pronunciatio.
Сорокин как негатив своих текстов (-образцов)
Ирония как разрыв между тем, что демонстрируется, и тем, что на самом деле имеется в виду, понимается здесь не с позиций семантики. Скорее, иронический перформанс приводит к эффекту демонстрации противоположности как негативного тела.
Тело Сорокина выступает в качестве негатива как по отношению к текстам-объектам, так и по отношению к своим собственным текстам: конкретное авторское тело – это негатив текстов-образцов и их дискурсов, находящаяся в зависимости от них и сформированная ими телесная масса или маска, наподобие скульптуры. Кроме того, в этой ситуации отображается специфически сорокинский творческий акт с его imitatio стилей и как бы документальным использованием (выступающих в роли позитивов) дискурсивных практик. В такой перспективе демон – это произведенный с приложением силы отпечаток текстов-образцов.
Скажем еще несколько слов о фигуре «отрицательного демона», которую можно рассматривать как негатив и в фотографическом, и в пластическом смысле. Сорокин выступает не как автор исполняемых текстов, а как затемнение мимирования мимесиса, которое некогда представлялось видимым (и это отрицание также является формой иронии); или же как немое место (возникновения) этих текстов, их отпечаток в пространстве (Ямпольский определяет демона как негативный отпечаток, как «тактильную пустоту», которую он противопоставляет кьеркегоровской «невокализуемости» голоса[314]).
На фоне онтологической «невокализуемости» иронического голоса вполне логично, что Сорокину приходится искать миметическую силу в исполнителе, вокализующем его письменные тексты[315]. Так он становится (ироническим!) демоном, как правило, немецкого (!) переводчика (пример 5)[316]. Однако ирония возможна только в результате абсолютного отрицания экспрессивного или актерского тела, то есть в результате молчания. Следовательно, все формы сорокинского чрево-вещания характеризуются иронией в смысле dissimulatio.
Однако Сорокин может также, подвергая иронии саму иронию, выступать как демон своей немецкой переводчицы и, читая по-немецки, занимать ее место (пример 7). Например, переводчик Г. Лойпольд уже находится на сцене и читает переводы из Евгения Харитонова, затем к ней подсаживается Сорокин и читает свой текст. Читающий по-немецки с русским акцентом позитив (негатив, демон сжимается до совсем уже не видного и не слышного русского текста, за которым теперь даже нет русского автора), предстающий здесь перед нами, – это редкий случай (де)иронизирования, возможного только благодаря пересечению языковой границы. Здесь можно было бы увидеть описанную Ямпольским как «стадию монстра» промежуточную фазу негатива, становящегося новым позитивом. Нужно лишь учитывать, что это новое экспрессивное, позитивно перформирующее тело физически перестает быть телом Сорокина. И тогда требуется работа не-литераторов, предоставляющих свои тела в полном соответствии с параметрами медиума Б, не пользующихся знаками
Там же.
В этой связи было бы интересно зафиксировать, с кем выступает Сорокин (выбор пола, телесной экспрессивности, национальности); поначалу доминировала связка выразительного Урбана и Сорокина как его негатива, существующего только через посредство своего чтеца-переводчика. Но есть и другой вариант, когда Сорокин становится демоном актера, читающего текст Сорокина, то есть исполняющего чужой, не созданный им самим текст (ср. пример 3). В качестве контрпримера можно снова назвать Пригова, который во время некоторых выступлений 1994 года спонтанно инструментализировал немецких славистов, включая их в свой перформанс как «вторые голоса» (одновременное чтение русского и немецкого текста). Здесь акцентируется подчиненность неподготовленного чтеца текста-перевода, которого Пригов едва ли посвящал в планируемый ход выступления и которому, реагируя на ситуацию, оставалось лишь спонтанно мимировать приговский речитатив.
При этом нужно учитывать, что воспринимаемый аудиторией текст генерируется как артефакт перевода на какой-то иной язык. В чтении такого типа подчеркивается исчезновение не только сорокинского экспрессивного тела, но и его (русского) текста.
