вчера претенденток в окружении своих мамочек и других сопровождающих.
– Я не удивлюсь, если окажется, что они с ночи тут занимали места. Ну или хотя бы с пяти утра, – шутливо шепнула я Полине.
Поля слабо улыбнулась. Все же тяжело было ей сейчас находиться здесь, даже если я рядом.
– Правда. Сама посмотри. Вон та тетка сидит с термосом в обнимку. Никак они с утра плотненько позавтракали тут всей семьей, – мне во что бы то ни стало надо было растормошить ее, пока я буду утрясать дела там.
Недалеко от нас действительно расположилась семейка, состоящая из деловитого папаши, их худосочной длинноногой дочки и дородной полной мамаши, почему-то раскрашенной, как клоун на ярмарке. Обесцвеченные перекисью волосы собраны в высокую прическу, синие тени на веках, даже румяна на полных, слегка уже обвислых щеках.
– Что же она так раскрасилась? Боже, я поняла! Поля, это она сама собирается выступать на сцене! – с притворным ужасом я опять шепнула.
– Прекрати, Рио, услышат. Обидишь человека, – рассмеялась наконец Поля и толкнула меня в бок. Все хорошо, цель была достигнута.
Рио – это, можно сказать, мое второе имя, прилипшее ко мне, сколько я себя помню. Куда бы я ни приходила, с какой бы компанией ни общалась, через какое-то время до всех доходило это прозвище. И меня начинали называть не иначе, как Рио. И в детском саду, и в школе все меня так и называли. Только папа и тетя Негра зовут меня по имени – Риммой.
Папа, мой папочка… Он был и есть единственный человек, в чьей любви ко мне я всегда была уверена. Она была также непоколебима и вездесуща, как, скажем, солнечный свет. Это когда ты совершенно уверен: даже если солнце сейчас за облаками – оно есть, солнечные лучи существуют. Это при том, что он никогда не сюсюкал со мной. Не потакал моим сумасбродным капризам, не пытался излишне опекать меня. Но я всегда-всегда, всем своим существом была уверена что он – единственный на свете человек, который любит меня бесконечно, беззаветно, бескорыстно, хотя вслух об этом никогда не скажет. Он, мой брат Никита, моя тетя Негра – самые близкие мне люди на всем этом белом свете! Надо отметить, что наш папа никогда в жизни, как бы мы ни хулиганили, ни разу не поднял на нас руку. Он всего лишь может снять очки и посмотреть внимательно, серьезно, долго. Вот этого его взгляда я не то чтобы боялась – я боялась расстроить его. Именно эта боязнь все мои сумасбродные детские годы держала меня хоть в каких-то рамках приличия.
***
– Римма Бронкс. 18 лет, 175, 88, 58, 89 – сказала женщина-голос, передавая мою анкету компании, сидящей за массивным полированным столом директора дома культуры. Эта процедура проходила именно в его кабинете. Также на мониторе одновременно крутилась съемка с дефиле претендентки.
Во главе столе сидела женщина слегка за тридцать, с большими серыми глазами и проницательным, но располагающим
