на гетеросексуальность, или составитель анкеты серьезнее болен, чем я думал сто окошек назад? Какое качество вы особенно цените в женщинах? Ну вот: это ж другое дело. Люблю я женщин, которые меня терпят. Состояние духа в настоящий момент: вижу клавишу «Сохранить», дух мой танцует и поет… Ваш девиз. За тех, кто дочитал это все до конца! Мои интересы: интересные интересы интересуют. Ваше отношение к религии. Бог есть, по-любому! Но где?! А жизнь надо прожить так, чтобы больше не хотелось. О себе: родился в роддоме, учился в училище, работал на работе. Одним словом, каким вы видитесь окружающим людям? Сверху – маленьким. Снизу – большим. Как вы хотели бы умереть? В клубах любителей суицида не состоял. Шизофрения это когда невозможно отличить реальность от иллюзии. А почему вы решили, что здоровы? Что-то дает вам возможность отличить иллюзию от неиллюзии? Фигня все, что вы ответили, нет таких признаков отличия. Я к чему это все – собственно, ни к чему… так, накатило…
«У меня нет для тебя денег, и смысла жизни тоже нет» (Мефистофель Фаусту).
Живу, чтоб жить. Иду, чтобы дойти. Я столько всего слышал про себя плохого и столько хорошего, что вдруг понял однажды: люди рассказывают не обо мне, они рассказывают о себе.
Временами я чувствую себя здесь инопланетянином. Разведчиком другой цивилизации, который при жестком приземлении, в результате родовой травмы, забыл напрочь все, кроме своей легенды. Он легко внедрился в среду, согласно застрявшим в голове фрагментам инструкции, работает и учится, ходит в кино и музеи, заводит знакомства, целует девушек, отмечает свои и чужие дни рождения, годовщины и Новые года, радуется, как все, мелочам жизни и расстраивается по ее пустякам. Но когда вдруг остается наедине с собой, а случается это все чаще, из глубины сознания, словно потревоженный неосторожным движением руки осадок со дна чашки с кофе по-восточному, поднимается и хрустит на зубах жесткое и сыпучее ощущение неправильности происходящего. Цель и мотивация его телодвижений в такие минуты ужасно сомнительны, голоса и краски личной жизни кажутся невыносимо приторными или безвкусными, и хочется зажмуриться, закрыть ладонями уши и упереть лоб в колени, чтобы, если не заткнуть совсем, то хотя бы просто не слышать больше, как трется об упругие стенки артерий и вен чужеродный ток перелитой реальности, отторгаемой непримиримым сознанием. Все ценности этого мира, что по частям или скопом достаются нам из плохо запертого ящика, на дне которого рано или поздно остается пылиться лишь одна бессловесная надежда… И лицо жертвы костенеет в маске соучастника. Он смеется – когда уместно, выписывает себе удовольствия там, где принято в его кругу, но получает их всегда только приватно, безраздельно и врасплох. Это не требуют с его стороны никаких усилий, разве что поднять взгляд в вечерний час к небу, уже почти расставшемуся с солнцем, встретить на нем почти случайную конфигурацию облаков, композиция которых вступает в резонанс с тихими душевными волнами, поднимает их до исполинских размеров, и сердце пронзает
