надо двигать стрелки на его тягучих, точно густой соляной настой, часах, иначе они просто не сдвинутся с места. Получалось так, что моя жизнь, так же как жизнь всех окружающих людей, идет в соответствии с обычным человеческим временем, а чувства живут совсем по другим часам, тем, которые действуют только для нас двоих и требуют своего автономного подзавода. Я не столько поняла это, сколько почувствовала, и оттого родился фантастический образ Единорога, после чего стрелки на наших чудесных часах немного сдвинулись и поползли по циферблату не ровно, отмеряя размер каждой последующей минуты, всегда равной предшествующей, а с некоторым ускорением. Они точно спешили, стараясь наверстать упущенное, а я написала «Благословенного Единорога». Теперь мы словно вступили в сговор со своим внутренним временем, и оно нам с радостью ответило. Рядом со мной теперь был Единорог – нежный и жестокий, благородный и безумный, защищающий и разрушающий меня, и эта наша реальность была уже единственно возможной. «Единорог будит в душе нечто неопределенное, зыбкое, не реализованное прежде… Мы не ведаем, каков он есть, этот Единорог». Но наши часы шли, а это было самое главное.
Уже понимая, что между моими рассказами, отданными компьютеру как некая ритуальная жертва, и пробуждающейся реальностью есть связь, я стала писать осторожно, стараясь не вызвать ненужной для меня реакции, разрушающей зыбкую еще нашу реальность. Стало постепенно ясно, что наша жизнь берет начало из одного источника, разветвляясь на время на два русла и опять собираясь в одно. Почему так и всегда ли бывает так, я не знала и знать не хотела, но понимание того, что мы соединимся в одно, перед тем как пасть в бездну, примиряло с этой неизбежностью. Да и когда это произойдет, ведь наши часы сами текли подобно времени у других людей и требовали завода от двух наших душ одновременно. Странная наша жизнь в словах превращалась в жизнь в действиях и поступках, оставаясь для окружающих в рамках среднестатистической.
Но человек не щепка, подхваченная потоком, он всегда стремится управлять, памятуя, возможно, что он есть малая частица творца, а потому сам может творить. Я написала рассказ «Кризис», и посреди ясного неба полыхнула сухая зарница разрыва, без всякого очевидного повода, но по заданному сценарию проходя зигзагообразной полосой через нашу ставшую уже единой судьбу. Что спасло от банального слова «конец», который всегда ставят в заключение всякой сказки? Должно быть, вера в чудо, а может быть, само это чудо. И стремясь спрятать свое счастье, запереть его в себе и не потерять, я написала «Китайский костяной шар», понимая, что из этой головоломки ни мне, ни ему уже не выбраться. Мы так тесно теперь были связаны вежду собой, так переплелись, что стало невозможно ни понять, ни ощутить, кто внутри кого находится.
Собственно, что еще можно добавить к сказанному? Разве то, что мы еще живы и сами продолжаем писать сценарий своей собственной судьбы. Поверьте, в этом тоже нет ничего необычного, потому что каждый из вас, так же как и я, сочиняет свой собственный сценарий,
