мне совсем не интересно сравнивать ее с трехлетним ребенком.
Вежливый отказ Синтии обсуждать волнующую меня тему звучит неожиданно, и сначала я не до конца понимаю, что, собственно, происходит. А потом теряю дар речи.
Всю жизнь я посвятил этологии[2] и давным-давно уяснил, что большинство животных, ведущих общественный образ жизни, – в первую очередь пернатые и млекопитающие, – по сути своей неотличимы от нас. Я задумал книгу о том, что «животные как люди». Я и в Кению ехал затем, чтобы убедиться, что слоны «как люди». У меня в голове не укладывалось, что интерес к животным возможен без стремления провести параллель между ними и нами. А теперь оказывается, что мой основной курс нуждается в существенной корректировке! Мне, словно больному, чтобы пойти на поправку, понадобилось некоторое время – точнее, несколько дней, – пока горькое лекарство не усвоилось.
В свете вскользь брошенного Синтией замечания, которое на самом деле имело колоссальное значение, надо было перестать видеть в человеке меру всех вещей. Я всю жизнь полагал, что иду верной дорогой, потому что для меня существуют животные и рядом с ними – беззаветно преданные своему делу наблюдающие за ними люди. Я хотел их сопоставить. Но путь, избранный Синтией, куда вернее. Для нее ценность животных не в том, что они как мы, а в том, что они сами по себе. Надо спрашивать не «Какие животные похожи на нас?», а «Какие они, животные?» или даже «Кто они?». Вот как должен звучать вопрос вопросов.
Одной фразой Синтия заставила меня поменять не только мой вопрос, но и всю концепцию. Разумеется, я ехал в Кению, полагая в животных разумное начало. Но отправной точкой поисков мне виделась возможность дать зверям продемонстрировать, до какой степени они подобны нам. Теперь же моя задача стала куда сложнее и глубже: попытаться увидеть, какие они, животные, на самом деле – не важно, такие, как мы, или нет.
Хоботы слонов перед нашими глазами проворно рвут траву и ветки. Пучки и охапки ритмично отправляются в рот, массивные зубы мощно перетирают их в кашу. Шипы, способные пропороть автопокрышку, гроздья пальмовых плодов, жесткие стебли травы – все сгодится. Мне разок довелось потрогать язык слона – мягкий-премягкий. Ума не приложу, как их языки и желудки выдерживают все эти шипы и колючки.
Итак, что же я вижу? Слонов, которые едят. Но эти слова, подобно любым другим словам, набрасывают на действительность абсолютно безразмерную петлю лассо, затянуть которое не получится. Вроде все правильно, перед нами действительно слоны, но я со стыдом понимаю, что об их жизни мне не известно ничего. Самый смысл словосочетания «наблюдение за слонами» доходит до меня с трудом.
До меня, но не до Синтии.
– Когда смотришь на группу животных – любых, это могут быть львы, зебры, слоны, – сначала видишь плоскую двухмерную картинку, – говорит она. – Но стоит узнать их ближе – характеры, какие-то особенности, кто чья мать, кто чей детеныш, – появляется еще одно измерение. И тогда в одном слоне вдруг
Этолóгия – полевая дисциплина зоологии, изучающая генетически обусловленное поведение (инстинкты) животных. Термин ввел в 1859 г. французский зоолог Изидор Жоффруа Сент-Илер. (Здесь и далее, кроме особо отмеченных случаев, – примеч. пер.)
