и мудрецов; битники собирают огромные аудитории, хиппизм становится образом жизни. Для нас таким революционным прорывом стали метареализм и концептуализм конца 80-х – начала 90-х. Причем речь не только о группе литераторов (группы всегда существуют), но и о языке поколения. Быть соразмерным своему времени, ощущать плечо собрата, – очаровательное чувство. Проблема в том, что единение коллективизма в один прекрасный момент начинает казаться стадностью, подражательностью, общим местом. Ну, это если у тебя лично что-то есть за душой. Если ты что-то представляешь собой как личность. Начинаются сомнения, ломки, поиски. Ты понимаешь, что время или определенный метод мышления навязывает тебе некие контексты, когда определять свое место в литературе ты хочешь сам. Желаешь сам эти контексты устанавливать: в силу собственного уникального опыта и чувства. Надоело рифмовать – начинаешь писать верлибром; почувствовав однобокость этого письма, возвращаешься к ритму и метру или объединяешь то и другое. Будучи пролетарием, тянешься к интеллигенции; став интеллигентом, тянешься к народу. Живя в Азии, превозносишь Европу; хлебнув западного опыта, с интересом смотришь на родной простор. Цепь отталкиваний практически бесконечна. Пресыщение – главный психологический и мировоззренческий источник познания. Пусть это и не есть та самая работа души, которая порождает поэзию, но это фон, на котором работа души вполне может состояться. Все вокруг читают рэп? Удиви подругу песней Исаковского. Увлекаются Буковски? Прочитай вслух псалом Давида. Люди катаются по европейским поэтическим фестивалям? Езжай на Байкал собирать казачий фольклор… Не позволяй никому себя учить и лечить. Я бы хотел, чтобы на страницах «Русского Гулливера» эта дидактическая интенция отсутствовала. Наше дело – предлагать, не более того. Праздник непослушания. Поэзия в действии.
Лучше быть несчастным Сократом, чем счастливой свиньей, – хорошо сказано. Однако насколько запрограммировано это несчастье, вернее – насколько можно использовать его для счастливой полноты жизни? Я часто слышу от друзей, что цельность человека невозможна, что расщепление сознания – черта не только эпохи, но и самой природы. В нас должно жить множество взаимоисключающих душ вместо одной: состояние такого болезненного спора и есть творчество. Я отвечаю, что это – потакание своей болезни (не будем определять ее в медицинских терминах), демонстрация ущербности, отсутствие позитивного посыла. Но, похоже, многих именно это и устраивает, хотя шизофреничность, по-моему, серьезно отличается от «священного безумия», которым и является лучшая литература. Различие между «утверждением жизни» и ее отрицанием стерто. В нас настолько силен инстинкт декаданса? В мире не может быть твердого «да» и твердого «нет»? Нет смыслов и смысла? Я далек от душеспасительных разговоров.
То, что мы в течение прошлого века исполняли, по существу, «песнь бессилия»2, вовсе не значит, что это единственно возможная песня. Для молодого человека она, на мой взгляд,
