а сердце готово было вырваться из своей темницы, объятое противоборствующими страстями. На моих прелестных соседок я смотрел с чувством омерзения и ненависти, которого почти не пытался скрыть. Гости со всех сторон подшучивали над моей рассеянностью и неучтивым невниманием к дамам, но это меня мало интересовало. А интересовало меня, помимо главного предмета моих дум, лишь одно: когда чашки наконец переместятся на поднос и на стол больше не попадут. Казалось, мистер Миллуорд никогда не перестанет талдычить о том, что он не любитель чая и что весьма вредно переполнять желудок этой «бурдой», замещая ею более здоровую пищу, и будет бесконечно допивать свою четвертую чашку.
Наконец чаепитие закончилось. Я поднялся из-за стола и покинул гостей, не тратя слов на извинения: терпеть их общество стало невыносимо. Я поспешил освежить мозги на благотворном вечернем воздухе, привести в порядок голову или же вволю потешить себя страстными мыслями в уединении сада.
Чтобы меня не увидели из окон, я прошел по тихой тенистой аллейке, окаймлявшей угодья с одной стороны, где в глубине стояла скамья под сводчатой аркой, увитой розами и жимолостью. Там я и устроился, дабы предаться размышлениям о добродетелях и заблуждениях хозяйки Уайлдфелл-Холла, но не прошло и двух минут, как смех, голоса и мелькавшие за деревьями силуэты возвестили о том, что вся честная компания тоже высыпала в сад подышать свежим воздухом. Тем не менее, я укрылся в густо затененном уголке скамьи, надеясь удержать ее, защищенную и от чужих глаз, и чьего-либо посягательства, в своем владении. Ан нет… Проклятье… кто-то шел по аллее в мою сторону! Ну почему бы им не любоваться цветами на освещенной солнцем лужайке и не оставить этот темный закуток мне, комарам и мошкам?
Но как только я выглянул в просвет моей благоухающей ширмы из переплетенных ветвей, дабы выяснить, кто эти незваные гости (приглушенный шум голосов подсказал мне, что их по меньшей мере двое), мое раздражение тотчас же улеглось и совсем иные чувства взволновали мою, все еще смятенную, душу, ибо по дорожке медленно брели миссис Грэхем с Артуром – и больше никого. Но почему они одни? Неужели яд злобных языков успел отравить всех? Неужели все от нее отвернулись? Я вдруг вспомнил, как миссис Уилсон еще до чаепития придвинула стул поближе к моей матушке и наклонилась к ней с явным намерением передать некие важные конфиденциальные сведения. По ее беспрестанному покачиванию головой, по частоте судорожных движений ее морщинистой физиономии и злобным огонькам, мелькавшим в ее мерзких прищуренных глазках, я заключил, что ее энергия приведена в действие какой-то пикантной скандальной историей, а предусмотрительная уединенность переговоров заставила меня заподозрить, что незадачливым объектом ее клеветнических наветов стал кто-то из присутствующих. И вот теперь, сопоставив все эти знаки с жестами моей матушки, со смешанным выражением ужаса и недоверия на ее лице, я пришел к выводу, что этим объектом была миссис Грэхем. Опасаясь
