фракийским, ветви – руки послушниц или египетских танцовщи́ц. Дерево без костей, лояльное, водоросль вершин. Уют придомовых дворов – острова, залитые краской, среди шума и ярости. Встреча с диковинным зверем под горбатым мостом, зубы дракона в ивовой ямке, где покуда спеленуто и окуклено дерево. Туника, пропитанная спермой кентавра, клошары, скрытые за балясинами дворца. Нежность и отвращение их свидания – распухшая крыса, ставшая серебристым мхом. Роскошь праздного вечера, интимный запах цветов, опасный оскал и близость их лиц, болтовня.«Над гробом надгробная надпись…»
Над гробом надгробная надпись.
Под рубашкой родинка вожделенна.
Что дозволено травам, не дозволено нам.
Травам дозволена нежность к мертвым.
Нам над гробом надгробная надпись.
«Бес признает посланника…»
бес признает посланника
и бесноватый зряч.
ночью и днем, в горах и гробах
его разум отверст
даже если разъят
и исторгнут
«После дождя высыпают как паданцы…»
после дождя высыпают как паданцы
с той же силой от сердца отрывается снег
гортензии розовое сгущение, молния шаровая
румянец, люминесцентный, трещит
запрокинутые, в легкомысленной невесомости
смотрели на вершины деревьев: ворона гналась за белкой
но вскоре и вовсе потеряли их из виду
вошли в тучу чаек
и никак не перейти мост
«Самый грустный – лебедь-кликун…»
Самый грустный – лебедь-кликун,
а бакланы – голубоглазые.
Долгое время вокруг мурены,
ее пятнистого тела. Твое лицо,
когда ты занимаешься любовью,
в зеленоватых сумерках комнаты.
В глубине – голоса дворовых детей,
подстроенные, неслучайные птицы.
Необязательность этого или другого
нового текста. Неловкость, в общем-то
несуразность этого личного.
Самый грустный – лебедь-кликун,
а бакланы – голубоглазые.
Среди горестных птиц посещают монаха
неумелые ужас и страх.
«Ясно, что все имена вошли сейчас в это тело как духи…»
Ясно, что все имена вошли сейчас в это тело как духи,
и поэтому оно облюбовано как укрытие.
Но появляется образ тревожной буфетчицы в фартуке, и она говорит:
«Нет, ты не мой возлюбленный, ты самозванец!
У тебя ни одной веснушки, но родинки у нас одинаковые».
И тогда это главное имя накатывает с грохотом морской гальки,
и не вмещается уже ни в одно тело,
и
