.

      Увы, никто не позовет,

      как некогда сказал Мицкевич

      у стен печальных Аккермана.

      Ты прав, таинственный бездельник:

      друзья разбросаны по свету,

      их нет, они как сон пустой…

      А это кто? Шагает прямо,

      хотя с утра с портвейном спорит —

      прямой потомок Мандельштама…

      Стишок трагический чирикнул

      и скрылся в розовом тумане

      поэт, известный всей округе…

      Из подворотни знак масонский

      мне подает какой-то щёголь —

      еврейский нос, язык как шпага,

      на Мефистофеля похож.

      За ним – кудрявый Илличевский

      стихи волнистые читает…

      Друзья, прошу, не исчезайте,

      не уходите насовсем,

      стихи печальные читайте

      или отрывки из поэм

      и говорите, говорите

      ночь напролет, пока звезда…

      Но только сердце мне не рвите,

      не уходите навсегда.

      Иерархические бредни.

      Приморский город. Кавардак.

      Магнолии… Поэт в передней

      снимает клетчатый пиджак

      и хриплым голосом читает

      стихи о дружбе, о любви…

      О как мне всех вас не хватает,

      друзья далекие мои!..

      Ветхозаветная картина.

      Почти библейская луна…

      Жизнь, смерть, поэзию до дна

      пьет из летейского кувшина

      библейский старец у окна.

      Сентябрь сгорел наполовину,

      уже мерещится февраль…

      Пока небесная эмаль…

      Пишу письмо калмыку-финну,

      рифмую слезы и слова.

      Не вы ль? Увы, не вы… Нева

      в гранитный берег бьет волной,

      и Днепр широкий в дымке тает…

      Листок летит над головой —

      куда, зачем? – никто не знает.

      Казалось, жизнь давно прошла.

      Листва поблекла, облетела…

      Три ивы, чахлая ветла,

      но мне-то, мне какое дело

      (как говорил один пиит)

      до госпитальных этих плит,

      до этих плакальщиц-берез,

      до сумасшедших этих сосен…

      Листву последнюю мороз

      скосил, а я-то думал: осень.