крылья уже сложившим и, судя по всему, постепенно успокаивающимся после охотничьих восторгов, Анчутка сделал два быстрых шага и, не глядя, протянул хозяину зайца. Хотен кивнул, сунул варежки за пазуху и принялся непослушными на морозе руками обвязывать задние ноги косого передней правой торокой. Левая передняя торока уж занята. Перед кем хвалиться замыслил? Кому там, дома, до их добычи дело? Супружнице его Любаве заяц – только лишняя докука, готовь еще его для охотников. Точнее если, не готовить ей придется, а распоряжаться: жарить будет, дело ясное, холоп. Хмырь будет жарить, а сперва отмачивать в уксусной воде. Баженко – вот кто бы зайцам порадовался! Да малый сейчас наверняка уже спит, сладко детям спится в такой мороз. Ведь ребенок может спать долго, сколько захочется ему: у малыша впереди вся жизнь, и не жаль ему убитого на сон времени…
– Готово, хозяин.
Хотен оглядел Анчутку с головы до ног и улыбнулся ему. Верхом на смирной кляче, в лисьем малахае, напялив на себя три нагольных полушубка, персиянин походил сейчас не то на кочан капусты («Сорок одежек и все без застежек»), не то на снежную бабу с соколом на руке. Может быть, и не стоило его, пришельца из стран полуденных, вытаскивать на охоту в такой мороз? Тогда пришлось бы самому возиться с соколом или учить всей премудрости холопа Хмыря, молодого парня из посада, а он никакого любопытства к соколиной охоте пока не проявлял. Хотен заставил Яхонта погарцевать на месте, чтобы размял ноги старик, а потом пустил его рысью. Умный Яхонт, запрядав заиндевелыми ушами, сам принялся принимать влево, направляясь к родной конюшне.
Длинные тени от всадников из голубых обратились синими, а там и почернели, готовые уже раствориться в вечерней полутьме, когда открылась перед ними усадьба и над ней – мирные дымы, темные на закатном небе. Однако и лишнее нечто там обнаружилось: черная гусеница шевелилась перед воротами, а если присмотреться – кучка конных, копьями ощетинившаяся. Хотен помянул черта и натянул поводья. Анчутка тут же оказался рядом.
– Запамятовал я, Анчутка, – выговорил Хотен, присматриваясь, – с тобою ли лук?
– Это Радко, – успокоил его зоркий холоп. – И голос его, Радков.
Теперь уже и Хотену почудилось, что он узнал рык старого приятеля, децкого князя Изяслава Мстиславовича. Радко костерил Хмыря за то, что не отпирает ворота. Холоп поступал правильно, но и децкого можно понять: ему с его десятком лучше бы схорониться за забором, пусть местность сейчас и безлюдна.
Ударил Хотен коленями в бока верного Яхонта, и тот, молодецки заржав, пустился к усадьбе. На полдороге встретил их Радко, выехавший навстречу.
– Здорово, друг Хотен, – пророкотал Радко. Не понять, то ли поседел он как лунь, то ли вконец заиндевел. – Прикажи своему холопу, чтобы впустил. Не ровен час…
– Да, да… – и Хотен прокричал Хмырю, срывая на морозе голос, чтобы отворял ворота, и засипел. – Здравствуй, старый друже…
Не сходя с коней, приятели обнялись, обдавая
