лет работы на арене ни разу дед Павла не промахнулся, ни разу не ранил ассистентку. Все четырнадцать лет работал Павел Евграфович одними и теми же ножами, доставшимися ему от его отца, тоже метателя ножей, народного артиста Евграфа Пантелеймоновича Зипунова. Ножи, доставшиеся Павлу, двадцать четыре штуки в большом кожаном футляре, подарил артисту тогдашний вождь Сталин Иосиф Виссарионович. Глянулся Сталину Зипунов: меток, как горец, почтителен, как истинный гражданин, а главное, как хороша его юная жена-ассистентка Тося. Дважды Зипуновых приглашали выступать в узком кругу приближённых к вождю людей, а на третий раз Сталин сам заехал в цирк, в присутствии всей труппы одарил Евграфа Пантелеймоновича набором ножей и увёз с собой Тосю одну, без мужа-артиста. Об этом в семье Зипуновых обычно умалчивали, но с гордостью вспоминали о подарке самого Вождя народов. Ножи в наборе были все с рукоятками из чёрного камня с рубиновой инкрустацией в виде капли крови. Они были уложены в чёрный кожаный футляр, состоящий из трёх ячеек, в каждой из которых помещалось по ящичку, обшитому чёрным бархатом, куда и укладывались ножи в количестве четырех, пяти и пятнадцати – это ровно столько, сколько требовалось для показа любимого номера Сталина.
Два года назад после смерти Павла Евграфовича бабушка на поминках мужа передала ножи внуку – пятнадцатилетнему Павлику – и наказала беречь их. «Эти ножи, – сказала бабушка, – очень дороги, они принесли богатство твоему прадеду, твоему деду; и тебе, Павлуша, они, даст Бог, помогут добыть свой капитал». Павел уверовал в эти слова и, возможно, потому с легкостью принял предложение убрать дамочку. Насмотревшись боевиков, начитавшись детективов, наигравшись в кровавые компьютерные игры, он стал воспринимать убийство как обычное дело, в его сознании не промелькнуло ни одной мысли из раскольниковских терзаний. Вот и сейчас он совсем не переживал о загубленной жизни – он переживал о сорвавшемся куше, о потере времени и вот уже о втором потерянном ноже. Но у Павла было успокоение (утешение): в ящичке их четыре, два ушло, придется еще один пустить в дело, останется один. Что ж, надо его продать, чего он останется в коробке один, ни то ни сё. Главное, не продешевить. «Сколько за него попросить? – думал Павел. – Долларов пятьдесят, сто?» Продал Павел свой нож за сто пятьдесят долларов. Ему с легкостью дали больше, чем он предполагал просить, но настроение его не улучшилось: ему казалось, что он продешевил. Раз дали сто пятьдесят долларов с такой легкостью, значит, он им нужен, значит, купили бы и дороже, надо было торговаться.
– Я думаю, – говорила Катя, играя своей туфелькой на ноге, – это какой-то маньяк, ну, или по крайней мере человек с ненормальной психикой. Ножи в двадцать первом веке! Да ещё смотрите, они же одинаковые, с какой-то зловещей символикой. Я не представляю, кто это может быть. Может, кто-то из тех, кого она прижала по долгу службы. Знаете, ведь Клара у нас такая принципиальная, ну просто
