было ей преградой. Империя эта перебиралась и через высокие горы, тянулась вдоль горных долин, сверкала многобашенными крепостями у моря, каждая из которых властвовала над берегами своего просторного залива, способного вместить едва ли не все корабли мира.
На суше пастбища чередовались с зерновыми полями, между которыми находилось место и квадратам несчётных виноградников; весной и летом солнце наполняло соком гроздья и питало колосья, дожди умягчали и делали сладкой высокую траву, с горных вершин спрыгивали ручейки – прорезавшие себе ущельями дорогу в камне, они сливались в огромные реки, глубокие, как само море.
Врезаясь в груди гор, народ тех земель извлекал из недр руды и разноцветный мрамор. Люди, над которыми правил этот самый король Вальдемар, умели всё что угодно: они выравнивали горы, чтобы по гладким дорогам повозки могли увозить от моря шёлк и специи, они осушали озёра, чтобы поля их давали всё больше и больше урожая. А смерды – обитатели жалких домишек, погоняемые, словно скот, и куда более голодные, чем животные, – медленно умирали, даже не сознавая, что у них есть душа.
Люди эти построили огромные корабли и провозгласили себя владыками морей. Только море оказалось строптивым подданным и нередко возвращало эти корабли на берег разделанными в сосновую щепу. Они возводили башни, мосты и мраморные дворцы, бесконечные коридоры их освежали розовой эссенцией и плеском фонтанов.
Во все стороны поднебесья, откуда только ни дует ветер, они рассылали свои армии и флотилии – которые взяли и сожгли множество счастливых городов, опустошили бесчисленные поля и долины, изгладили из памяти рода людского даже имена некоторых народов, обрекая покорённых ими мужчин на безнадёжность и позор, а женщин на бесчестье, – а потом возвращались домой, чтобы их осыпали цветами, словно дождём, чтобы пировать и слушать, как их называют героями.
Как же было королю не гордиться такими людьми? Больше того, они умели придавать камню и меди человеческую наружность; они умели писать книги, знали имена звёзд и даже их число; умели видеть причины, что, действуя в сердце, определяют поступки людей, умели составить хитроумные каталоги добродетелей и пороков; их мудрецы способны были доказать любому желающему, что всякая правда является ложью, а всякая кривда – истиной[1]… так что человек этот с помутившейся головой и смятением в сердце мог уже усомниться в существовании самого Бога.
Ну, разве не должен был король гордиться такими людьми? Мужчины здесь были крепки телом и ступали по земле с изяществом танцоров; иссиня-чёрные, надушенные кудри рыцарей переливались под лучами бесчисленных ламп, скоплением солнц, светивших в королевских чертогах. Белолицые и румяные женщины этого народа были прелестны, нежная кожа их светилась, как горный мрамор, а голоса казались сладкой музыкой, льющейся со ступеней белокаменных дворцов.
И впрямь, как не гордиться королю подобными подданными, в таком совершенстве приспособившими мир к собственным нуждам, что и внуки их имели возможность воспользоваться плодами трудов своих дедов?
Но увы! Все они были рабами – и король, и священник, и знатный горожанин; такими же, как самый последний смерд, а быть может, и ещё большими, ибо он был рабом против собственной воли, а они – по доброму согласию.
Словом, они умели всё – только не знали справедливости, правды и милосердия; посему Господь изрёк над ними Свой суд, только до поры отсрочил выполнение приговора.
Многие века эти люди воевали с одним народом, но так и не смогли полностью покорить его. Слабый числом, этот народ оби-тал буквально в самом сердце страны – возле гор. Но победа постепенно приближалась, соседи утрачивали свою землю – за акром акр, поливая каждый из них целыми морями крови, и конец свободного народа был уже недалёк: на сей раз король Вальдемар пришёл в эту землю с великим войском, чтобы, как хвастливо говорил он самому себе, навсегда закончить эту войну.
Но теперь направимся в окружённый стенами город в свободной земле, в дом, сложенный из нетёсаного камня, в невысокую горницу в этом доме, по которой нетерпеливо расхаживает взад и вперёд некий старик.
– Неужели она всё-таки не придёт, – говорит он. – Солнце зашло два часа назад… Пришли вести о вторжении врага. Как ужасно, если её взяли в плен.
Яростная и беспокойная энергия этого мужа избороздила лицо его многочисленными морщинами; однако он кажется утомлённым – таким бывает человек, который, совершив всё возможное, вынужден терпеть поражение. Он как будто бы мечтает об уходе, об отдыхе: он отчаялся… он, сражавшийся во многих битвах и собственной рукой отражавший весь напор, весь натиск врага. Последнее вторжение, на его взгляд, действительно должно было стать последним; доселе волна за волной разбивались они об его отчую землю и откатывались назад – в извергавшее новые валы свирепое море. Теперь родине предстоит утонуть под этими водами… Как страшно Господь наказует народ за грехи! Но вернёмся назад, волнение за Гизеллу – за дочь – одолевает
Фраза, характеризующая софистику, начиная ещё с древнегреческого времени (см., напр., диалоги Платона).
