свою крошечную ручку-лапку туда, в недра мощной, слегка бугристой, корявой ладони, вцепиться всей пятерней за мизинец и тащить его вверх, пытаясь выпрямить. Тогда дед мягко выпрастывал палец и делал правнучке козу.
Пелагея, упершись крепкими ногами в пол. что-то делала в большой темной кадушке, из которой торчала толстая палка. При этом ее полная спина вздрагивала, а красивый узел на кружевном темном платке сзади смешно подпрыгивал.
– Давай, золотэнько, пахтай. А теперь – дай-ко мамка пидмогнэ.
Геля стояла рядом и улыбалась, глядя как старается дочка, но не вмешивалась в процесс.
Ирка набычилась, держала бутылку крепко и никому не отдавала. Несмотря на то, что ей еле-еле перевалило на третий годик, она четко знала, что если правильно, терпеливо и долго трясти, то в на маслянистой молочной поверхности вдруг появятся блестящие неровные крупинки, которые потом столпятся, как цыплята в маленьком загончике в сенях, и начнут сбиваться в более крупные комочки. А потом бабушка что-то такое сделает еще, покопавшись в своем горшке, и на блюдечке появится желтый аппетитный круглый кусочек, который она, Ируся, понесет деду. У высокого дубового стола она привстанет на цыпочки и протянет деду блюдечко. Дед перестанет шумно прихлебывать кипяток, наклонится к ней, пощекочет усами макушку и сгребет ее вместе с блюдечком в охапку, посадив на широкое, жесткое колено. Погладит Ирусю по головке и намажет маслицем толстый пушистый кусок серого хлеба. И шмякнет на него кляксу зернитого душистого меда из круглой деревянной ложки. Откусит, прихлебнет из блюдца и скажет: «Ой-ё-ёй… Где же моя внучечка дорогэнька такую вкусноту знайшла? Сколько дед масла поив, а такого ни ив ни разу за всэ житья свое биднэ. И дэ ж такое дилают та?»
А мама сзади тоненьким голосочком пропоет:
– Да это Ира сама, для дедушки сбила…
И тогда дед достанет откуда-то из кармана белый пряник, пахнущий зубной пастой или золотисто-румяное блоко и протянет ей. И Ируська, сидя на удобной коленке, прижавшись головой к теплому дедову пузу, будет грызть вкуснятину и почти засыпать от ровного мушиного гула, приглушенного кряканья уток, которых мама гонит по двору с речки, бряканья ведра на погребице и покоя…
***
– Гель, тут во чего.
Уже стемнело, но Геля еще только закончила все дела и неспешно, устало развешивала выполосканные на речке Иркины трусишки и рубашки. В свете огромных мохнатых звезд, которые живут только над степью, Борькино лицо казалось фарфоровой маской, если бы не игриво закрученные усы и чуть кривоватая пошловатая ухмылка.
– У меня дружбан есть, он в той летной общаге живет, где твой Вован. Я ему письмишко начирикал, он вон ответ прислал. На. Я не читал. Держи. Читай, токо не журысь. Он ко мне на недельку на пивко обещался, познакомлю. Там глыба. И деньгу имеет, если чо.
Геля выхватила конверт, он почему-то был плотным, то ли письмо толстое, то ли тем еще что лежало. Сунула в карман сарафана, обернулась поблагодарить, но брата уже
