вызвал. И Чергэн тоже своего малого притащила.
Анна устало прислонилась к калитке полисадника, вытерла пот.
– У нее второй-то в таборе помер, говорят – лошадь затоптала, их же. И вроде помешалась она, дурная стала, никого не узнает, все карты кидает, целыми днями, да на коне носится по степи. Я сама не видела, но люди говорят. Ты вот что. Тут этот, цыган твой набегами бывает, дитю возит всякое, так не лезь. У тебя муж, ребенок, хватит, побегала. А то он все глазами на твое окно стрижет со двора, я тут занавеску у тебя вешала, видела его.
Геля молчала, только гладила по кудряшкам, обнявшую ее за коленки Ирку.
– Черный стал, что ворон. Горбатый, худой. С бородой еще, лохматый черт. Злой, говорят, как подменили его, то ли порча, то ли беда ломает. Держись подальше, Ангелин, добром прошу. Кстати, Виктор приезжает десятого трехчасовым. Сказал, хочет развод получить. У него там пассия. Сама виновата, такого мужика упустила. Не давай развод, дурында, так и будешь мотаться приблудой, у вас дочь.
– Мам, пошли. Ирка устала, да и я. Потом поговорим.
Помолчала, с силой потянула калитку, еле открыла.
– Пусть. Он свободен, мам. Не хочу…
Во дворе, в благодатной тени двух огромных вишен стояла Пелагея, сложив руки под фартуком на сильно пополневшем животе. Увидев Гелю, растрогалась до слез
– Детка ты ж моя, золотэнька. Бог дал, ведь приехала. Дед-то придет сейчас, на рынок пишол, за хлибом. Ох, ты же наша ридна, как же мы тоби ждали. Иды, раздэнсь, там тоби чистенько мать все кинула, иды. Ирусь, ходи до бабы, пусть мамка то виддохнет.
Забрав совсем размякшую от жары девочку, Анна пошла во двор и уложила ее под вишней, на брошенное одеяло. Накрыла простынкой, на цыпочках отошла.
– Пошли. Она любит тут днем спать. Сама с часок полежи, потом обедать будем. Бабка там вареники с творогом накрутила, да со сметанкою, да с вареницем прошлогодним. Это тебе не картошка с колбасой. Пошли.
…
Тихий вечер пах теплой речной водой и цветами. Геля уже забыла, что бывают такие вечера. Накрутившись до самого вечера, набегавшись и наигравшись до одури с Иркой, она долго убирала с матерью огромную темную кухню, потом вычищали двухлетнюю грязь из Гелиной, теперь уже на двоих с дочкой, комнаты. Туда поставили кроватку, перетащив ее из крошечной комнатушки Анны. Потом мыли Ирку, отмачивая цыпки и ссадинки в теплой воде, нагретой в большом алюминиевом тазу. Смазав потрескавшиеся ножки сливочным маслом, Геля натянула на нее белоснежные носочки с вишенками, но увидев, как дочка радостно сиганула прямо в них на мураву, проскользив, как на коньках и плюхнувшись на попу, она плюнула и оставила Иркину красоту в покое.
Часам к десяти, с трудом уложив разыгравшегося ребенка, все сели пить чай с медом, и долго сидели, наслаждаясь тишиной. Дед все гладил Гелю по руке, и слезинка из левого глаза, ставшая уже постоянной, катилась все чаще.
Совсем стемнело. Анна дремала, поджав ноги
