До тех пор ее заботило единственно собственное благоденствие, удовлетворение присущего ей тщеславия; весь мир вокруг существовал лишь для нее одной; все, что ни происходило вокруг, отмечалось ровно настолько, насколько представляло для нее пользу – теперь же, однако… – тут голос доктора налился зловещим сарказм, – центр ее вселенной сместился с нее самой на ее ребенка. Она не помышляет уже о терзающем ее голоде – сперва она должна удостовериться, что сыто ее дитя, – и теперь она крайне терпелива с некрасивым, верещащим плаксой, хотя прежде любой резкий звук, легчайший намек на неприятный шум ее раздражали». Я спрашиваю вас, Сара, – вы когда-нибудь слышали такую ахинею?
Лицо мисс Говард приобрело смиренное выражение:
– Боюсь, это распространенная точка зрения.
Доктор продолжал неистовствовать:
– Да, но вы прислушайтесь к тому, что он говорит дальше: «Таковы, по крайней мере, неиспорченные, естественно взращенные матери, кои – увы! – встречаются нам все реже». Но собирается ли он далее перейти к умственному устройству все более многочисленных «не-естественно взращенных» матерей? Не тут-то было! – И доктор отшвырнул фолиант.
Во время этой тирады колесики в голове мисс Говард завращались, и она нахмурилась – ей пришла мысль.
– Доктор… – начала она.
Но тот еще не закончил. Подхватив следующую книгу, он проревел:
– А теперь послушайте, что пишет сам Джеймс: «Родительская любовь есть инстинкт более развитый в женщине, нежели в мужчине, – пылкая преданность матери своему хворому или умирающему чаду, возможно, есть, попросту говоря, прекраснейшее явление добродетели, что позволяет нам человеческая жизнь». И на этом – всё! Как отзовется такой человек, хотелось бы мне знать, представь я ему десятки случаев, собранных мною за много лет, когда матери бьют своих детей, морят их голодом, швыряют в разожженные печи или просто убивают? Это непостижимо!
– Вы правы, доктор, – вновь попыталась вставить слово мисс Говард, – но интересно, могут ли эти пагубные измышления нести в себе какую-то пользу?
– Только лишь умозрительно, Сара, – фыркнул доктор, отправляя книгу в общую кучу, а затем снова беря в руки первый томик. – Лишь одна-единственная краткая ремарка Шнайдера дает хоть какой-то просвет: «Она» – то есть наша мать – «говоря по существу, переносит весь свой эготизм на дитя».
– Да, именно, – кивнула мисс Говард. – Представьте себя одной из этих неестественно взращенных матерей – она потеряла собственных детей и более не способна к деторождению: не ощутите ли вы тягу неким образом добыть себе другого – хотя бы для того, чтобы доказать: вы способны удовлетворительно выполнять функцию, определяемую обществом как основное женское предназначение?
Лицо доктора утратило выражение, руки опустились, и он зашвырнул Шнайдера в одну кучу к Джеймсу.
– И в правильном индивидуальном контексте, – произнес
