фитили в выемках с воском истрепались и едва тлели. Но старые камни вполне отвечали духу долины.
Церковь с кладбищем располагались на окраине, дальше начинался лес.
Стало совсем темно, и только огни на кладбище, дрожащие на холодном ветру, давали немного света. Иоганн замерз и снова ощутил слабость. Просто не верилось, что в деревне никого не было, кто-то ведь зажег эти свечи… Лист истосковался по разговорам, хорошей еде, женскому теплу – тем простым радостям, которые прежде принимал как должное.
Холод пробирал до костей. Иоганн решил вернуться в дом. Он мог разжечь огонь в печи, еще немного поспать, а утром продолжить поиски.
Путник развернулся и уже двинулся в обратный путь, как вдруг услышал неясное бормотание. Человеческий голос. Звук доносился из большого дома слева от кладбища. Иоганн почувствовал облегчение и быстрым шагом направился к массивной двери.
Над дверью была прибита толстая коряга с грубо вырезанным ликом: искривленный в жуткой ухмылке рот выкрашен кроваво-красным цветом. В зрелище этом, весьма зловещем, не было и намека на гостеприимство.
Голоса сделались громче. Убежище для живых, или скорее выживших, – Иоганн сам не понял, почему такая мысль пришла ему в голову.
Он открыл дверь…
Тяжелый и задымленный воздух, стены, покрытые копотью и освещенные лишь несколькими масляными лампами. Иоганн оказался в деревенской харчевне.
Разговоры оборвались, повисла тишина. Слышен был только треск поленьев в очаге на кухне да завывание ветра в дымоходе.
За большим столом посреди комнаты сидела группа мужчин в выходных нарядах: толстые войлочные куртки с пуговицами из оленьего рога, чистые рубашки и пестрые платки на шеях. Перед каждым стояло по массивной кружке с пивом. Все, как один, смотрели на Иоганна.
Чуть в стороне, за другими столами и вокруг печи, сидели женщины, дети и челядь. Женщины были в платьях, искусно расшитых, но мрачных, похожих скорее на траурные наряды; батраки – в простых чистых рубашках, как у Листа. Служанки прятали волосы под скромными платками.
Иоганн замер на месте, ощущая на себе любопытные взгляды. Никто не проронил ни слова.
Потом грубый мужской голос оборвал тишину:
– Да закрой ты дверь, чтоб тебя!
Иоганн послушно захлопнул дверь.
– Чего тебе надо? Убирайся к черту! – вскинулся на него один из мужчин за столом, тучный и румяный крестьянин.
Некоторые согласно покивали, что-то приговаривая себе под нос. Лист знал людей такого рода: довольно нажили, чтобы выражать недовольство, – но слишком мало, чтобы пользоваться авторитетом. И лишь один человек не проявил к Иоганну особого интереса – крупный мужчина лет пятидесяти, суровой наружности. В движениях его не было спешки, и это явно придавало весу его словам. Лист почувствовал: последнее слово в деревне принадлежало именно ему.
– Я ищу тех, кто меня приютил, – с неуверенностью произнес
