стало от этого запаха тоскливо, как будто природа прощалась и напоследок одаривала его тем, что он никогда больше не переживёт.
– У тебя есть ещё водка? – Спросил Антон глухо.
– Ещё? Да ты эту даже не начал. – Захохотал незнакомец.
И действительно в руках Антона была непочатая бутылка. Только этикетка была не та. Похожа, но другая – " Очищенное вино. Наследниковъ А.А. Коровкина въ Калязине".
– Как тебя зовут? – Спросил Антон, закуривая новую сигарету.
– Меня-то? Да, по-разному, зовут. Ты можешь называть Агафоном.
– Агафон? Серьёзно?
– Если серьёзно, то как меня только не называли. Но Агафоном я стал зваться в 1907 году, когда знакомый околоточный надзиратель, выписывал мне паспорт. Он не захотел вписывать моё, ставшее за много лет привычным, имя и написал созвучное -Агафон.
Антон ещё раз всмотрелся в этого странного человека. Он был одет широченные черные штаны и такого же цвета пиджак, белую в голубую полоску рубашку без воротника, и серого цвета кепку. На ногах его были коричневые ботинки, почему-то без шнурков, а поверх пиджака надет зелёная, драная куртка которая в местах прорех являла миру своё нутро – грязно белый синтепон.
– В каком году? Сколько же тебе … вам лет? – Переспросил он.
– Удивительно, согласен. – и Агафон снял кепку, под которой обнаружилась неожиданная копна рыжих волос с проседью. – Но ещё более удивительно, что тебя интересует год моего рождения, а не род моих занятий, не мои намерения относительно тебя, ни даже то, откуда эта водка, которую ты пьешь. Ведь я могу оказаться аферистом, например, или серийным убийцей, который травит случайных прохожих палёным алкоголем. Я, в конце концов, могу быть просто психом, сбежавшим из сумасшедшего дома. Не говоря уже о совершенно глупом, но вполне актуальным в ваше время предположении, что я иностранный шпион. Или, что гораздо хуже, иностранный журналист, пишущий о твоей стране гадости. Ты давно уже, я заметил, обращаешь своё внимание на факты несущественные, но пропускаешь, то что может кардинально изменить твою судьбу. И я начинаю сомневаться, что ты вообще хочешь её изменить. Впрочем, это тебе и не под силу. Но хотеть этого ты, как мне казалось, должен. Или, всё-таки, нет?
Он помолчал, глядя прямо в глаза, но вдруг прикрыв на секунду глаза, вскочил на ноги.
– Пойдем ка пройдёмся.
И вот они уже идут по Москве: Антон и странный человек со странным именем. Агафон идёт размашисто, помахивая невесть откуда взявшимся пакетом, не обращая внимание на то что в его ботинках нет шнурков. И ботинки тоже не обращают на это никакого внимания, а напротив сидят на ногах Агафона, как влитые и не думают спадать, а напротив, чётко впечатывая в прозрачный осенний воздух звук своих шагов. Антон же наоборот – то спотыкается, а то начинает подволакивать ногу и потому все время отстаёт.
– Куда мы идём? – У Антона сбилось дыхание.
– Впрочем, – Сказал Агафон, продолжая начатый ещё на скамейке разговор, – То что ты не хочешь ничего менять, по-своему хорошо. Посмотри вокруг.
И
