часто, слушая оперу, он ощущал, как его душа наполняется странным восторгом. Он не мог точно назвать это чувство, но оно его беспокоило… неужели то было желание? Или, может быть, любовь? Еще во время учебы в семинарии он решил отказаться от оперы, как другие молодые люди отказываются от женщин. Он считал, что в подобной страсти есть нечто греховное, особенно для духовного лица. В отсутствие других достойных исповеди грехов он вообразил, что грех оперы является его самым тяжким грехом и он должен принести эту страсть в жертву Иисусу Христу.
– Верди или Вагнер? – спросил его голос из-за исповедальной перегородки.
– Оба! – ответил отец Аргуэдас, но, оправившись от вызванного вопросом удивления, поправился: – Верди!
– Ты еще молод, – сказал голос. – Приходи ко мне через двадцать лет, если, конечно, до тех пор Господь не призовет меня к себе.
Молодой священник напрягся, стараясь узнать голос. Он знал весь клир церкви Святого Петра.
– Это грех?
– Искусство не грех. Конечно, оно не всегда добродетельно. Но это не грех. – Голос минуту помолчал, и отец Аргуэдас чуть оттянул пальцем воротничок своей рубашки, чтобы впустить немного густого теплого воздуха под одежду. – Конечно, некоторые либретто довольно-таки… в общем, сосредоточься на музыке. Музыка – вот суть оперы.
Отец Аргуэдас исполнил возложенную на него весьма условную епитимью, на радостях прочитав каждую молитву по три раза. Значит, ему не надо отказываться от своей любви! По существу, после этого случая он совершенно изменил отношение к опере и пришел к выводу, что такая красота не может быть не от Бога. Музыка есть молитва, он теперь это знал совершенно точно, и пусть слова очень часто говорили о людских грехах, но разве сам Иисус Христос не говорил о них? Когда отец Аргуэдас чувствовал, что его охватывает непонятное волнение, то просто прекращал читать либретто. В семинарии он учил латынь, но не пытался с ее помощью понять итальянский. Чайковский в этом смысле был особенно хорош, ведь русский язык был недоступен ему совершенно. К сожалению, бывали случаи, когда страсть звучала в музыке еще откровеннее, чем в словах. Незнание французского не спасло молодого священника от пагубных чар «Кармен». «Кармен» завораживала, навевала грезы. Однако отец Аргуэдас укреплял свой дух тем, что воображал, будто в любой опере все мужчины и женщины поют так сладко и чудесно лишь потому, что поют они о кроющейся в их сердцах любви к Богу.
Успокоенный исповедью, отец Аргуэдас больше не пытался скрывать свою любовь к музыке. Казалось, никто не интересуется его увлечением, тем более что от исполнения основных церковных обязанностей оно не отвлекало. Конечно, страна, в которой жил отец Аргуэдас, была не слишком передовой, как и религия, которую он исповедовал, но времена были все-таки не старинные. Прихожане относились к молодому священнику с большой симпатией, отмечали рвение, с которым он полировал церковные
