пытались найти стоянку. Мать, знающая самые потайные закоулки храмовой территории, указала отцу на небольшой участок возле трапезной. Там они и высадились, а мать быстро провела их к тяжелой боковой двери, которую ей пришлось открывать обеими руками.
В каменном коридоре царил полумрак. Ковры были такими потертыми, что сквозь них просвечивал пол.
Они миновали низкий алтарь, на котором теплились свечи. Их зажигали в честь тувенцев, павших во время шотетского нашествия еще до рождения Акоса.
Он засмотрелся на мерцающие огоньки. Айджа обхватил его сзади за плечи, и Акос испуганно ойкнул. И смутился, сообразив, что это просто-напросто брат. Айджа расхохотался, тыча пальцем ему в щеку:
– Я даже в темноте вижу, как ты покраснел!
– Заткнись! – обиделся Акос.
– Айджа, не дразни брата, – пристыдила мать своего старшего сына.
Ей постоянно приходилось заступаться за Акоса, который заливался краской по любому поводу.
– Я же пошутил, мам…
Они добрались до центра храма. Здесь, вокруг Зала Предсказаний, собралась толпа прихожан. Люди стягивали кухлянки и унты, оставаясь в легких ботинках, поправляли примятые капюшонами волосы, дышали на замерзшие пальцы. Керезеты тоже сняли унты, кухлянки, маски и рукавицы, свалив свое добро в каменной нише, прямо под окном. Акос уставился на вытравленный на фиолетовом стекле тувенский символ Тока.
Когда Керезеты собирались войти в Зал, Акос услышал звонкий голос:
– Айджа!
В коридор влетела Ори Реднэлис, лучшая подруга Айджи. Она была долговязой и нескладной, сплошные локти, коленки и взъерошенная шевелюра. Прежде Акос никогда не видел Ори в платье: наряд, сшитый из фиолетово-красной ткани, застегивался на плече, как военная форма.
Костяшки пальцев у Ори покраснели от холода. Одним прыжком подскочив к Айдже, Ори затараторила:
– Вот ты где! А я чуть не лопнула, слушая разглагольствования тетушки об Ассамблее.
Акосу однажды посчастливилось внимать напыщенным рассуждениям этой женщины. Тетка Ори любила поговорить о галактическом правительстве. По ее словам, Ассамблея ценила Туве исключительно за посевы ледотравья и не придавала значения шотетскому вторжению, именуя его «гражданскими разногласиями». Какой-то смысл в ее речах имелся, но Акос всегда чувствовал себя неловко, слушая разговоры взрослых.
Если бы они его о чем-то спросили, он бы, наверное, онемел.
– Привет, Оуса, Сифа, Сизи, Акос! – выпалила Ори. – Счастливого вам Дня Цветения! Поздравляю! – быстро добавила она. – Пойдем, Айджа!
Айджа вопросительно взглянул на отца, и тот махнул рукой:
– Ладно! Позже увидимся.
– Но если застукаем тебя с трубкой во рту, как в прошлом сезоне, заставим съесть ее содержимое, – добавила мать.
Айджа выгнул бровь. Брат никогда не смущался и не краснел. Даже когда другие школьники дразнили его за слишком
