ему в глаза. Он знал, кто я такой. Потом я накормил зверя отравой, и он заснул от моего прикосновения. Поверь, я скорбел по нему гораздо сильнее, нежели по человеку, лишившему мою сестру отца и обоих братьев.
А у него имелась еще и сестра! Я с трудом припомнила слова Ризека, рассказывавшего о ее судьбе: «Первое дитя рода Керезетов падет жертвой клинка». Мрачное пророчество. Почти столь же трагическое, как судьба Ризека. Или Акоса.
– Тогда тебе надо нанести на знак особую риску, – подсказала я. – Сверху наискось. Шрам будет означать не убийство, а потерю. Так делают после выкидышей или в память о супруге, унесенном болезнью. Еще о пропавших без вести. В общем, о всяком крупном горе.
Акос взглянул на меня с любопытством и одновременно с яростью.
– Мой отец…
– У Васа уже есть знак, связанный с твоим отцом. Нельзя поминать одну и ту же жертву дважды.
– Жертву?.. Вас просто гордится своей меткой об убийстве, – пробормотал Акос. – Преднамеренном убийстве.
– Вовсе нет. Ты ошибаешься. На самом деле, это память об утрате. О потере, а не о победе, – я невольно обхватила рукой левое предплечье, прикрытое наручами. – И неважно, что тебе сболтнет иной раз какой-нибудь глупый шотет.
Тугие бутоны тихоцветов лежали передо мной на разделочной доске. Я провела острием ножа по лепестку. Перчатки мешали, но прикасаться к тихоцветам голой рукой, как делал Акос, я не могла, не всем же везет.
Лепесток и не подумал распрямляться.
– Ты должна попасть точно по центральной прожилке. Найди самую темную полоску, – посоветовал Акос.
– Не вижу я никаких полосок, красный он и есть красный. Ты галлюцинациями не страдаешь, часом?
– Попробуй снова, – вымолвил Акос.
Именно так он говорил всегда, когда я теряла терпение. «Попробуй снова». Мне хотелось его ударить.
Уже несколько недель мы каждый вечер приходили в провизорскую, где Акос учил меня готовить отвар из тихоцветов. Здесь было тепло и спокойно, побулькивала кипящая вода, тихонько постукивал нож о разделочную доску. Кровать Акоса была аккуратно застелена, выцветшие простыни туго обтягивали матрас. Он спал без подушки, зашвыривая ее в угол, где она собирала пыль.
Ледоцвет полагалось резать особым манером: тихоцветы требовалось ухитриться расплющить, цветы ревности – нарезать так, чтобы порошок не разлетелся в стороны, а лист гарвы – освободить от мякоти, оставив лишь твердые, волокнистые прожилки, и только потом – оторвать от стебля.
– Дергай не сильно, но и не слабо, – пояснял Акос, пока я наблюдала за его действиями.
С ножом я обращаться умела, но мне не хватало терпения и аккуратности, а мой нюх оставлял желать лучшего. Зато в спортзале мы менялись ролями. Акоса бесило, когда я принималась читать ему лекции по теории сражения и философии, которую считала основой основ. Он был быстр и ловок при проведении контактных приемов, но безрассуден и не склонен изучать противника. Зато когда мы касались друг друга, я лучше справлялась с болью.
Я
