в этом не разбираюсь, но, по-моему, да.
Сесил слегка нахмурился, и садовник крепче сжал его тонкую ледяную руку.
– Мне так много нужно успеть, – вздохнул государственный секретарь.
– Подумайте сначала о себе, – наставительно произнес Джон. – Прошу вас, милорд. Подумайте о себе.
Наклонившись, граф прижался щекой к теплому лицу Традесканта.
– Ах, Джон, – мягко промолвил он. – Как бы я хотел обладать хоть частью твоей силы!
– Дал бы мне Господь возможность поделиться с вами силой, – отозвался Джон.
– Поехали со мной, – предложил граф. – Прокатимся, ты опишешь мне, что посадил, как будет выглядеть сад. Пусть даже он вырастет после нас. Расскажешь мне, как все расцветет через сто лет, когда нас уже не будет на свете. Этот сад переживет нас обоих, и здоровых, и больных.
Традескант забрался в экипаж рядом со своим господином и положил руку на спинку сиденья, защищая Сесила от ударов. Забытая у ворот Элизабет наблюдала, как отъезжает экипаж.
– Ты создал бархатный футляр для моей драгоценности, – заметил граф со спокойным удовлетворением.
Экипаж медленно катился по аллее, вдоль которой выстроились недавно посаженные деревья.
– Мы когда-то вместе начинали и неплохо вместе поработали, Джон.
Май 1612 года
Сесил умирал в новом прекрасном доме, в великолепной кровати под балдахином. За дверью спальни слуги притворялись, что продолжают выполнять свои обязанности. Они старались не шуметь, чтобы было слышно докторов, собравшихся на консилиум. Кто-то советовал отправить графа на воды в Бат – последний шанс на выздоровление. Кто-то считал, что больного нужно оставить в постели и дать ему отдохнуть. Иногда, когда дверь открывалась, слуги слышали тяжелое дыхание Сесила и видели его на высоких, богато вышитых подушках, которые своими яркими расцветками словно издевались над желтеющей кожей графа.
Джон Традескант, плача как женщина, яростно копал в огороде землю. Копал без особой цели и надобности, копал в неистовом безумстве, будто его энергия и старания могли придать сил и земле, и его господину.
К полудню он внезапно бросил свои грядки, решительным шагом преодолел все три двора с западной стороны дома, взобрался по аллее на горку, где дорожки были окаймлены желтыми примулами, и оказался в лесной части сада. Земля синела, точно море, будто в лесу было половодье. Джон встал на колени и начал рвать колокольчики с отчаянной сосредоточенностью, пока не набрал целую охапку. Потом он вернулся к большому дому, вошел, не обращая внимания на грязь, отваливающуюся от сапог, поднялся по лестнице, миновал свое деревянное подобие, беспечно выступавшее из колонны, и приблизился к спальне графа. Горничная остановила его у дверей. Дальше ему было нельзя.
– Возьми цветы и покажи его светлости, – велел Джон горничной.
Она колебалась. Цветами в доме усыпáли пол, а также делали из них маленькие букетики и прикалывали на пояс или на шляпную ленту.
– Зачем они ему? – удивилась
