ость в таких походах, а паренёк плёлся, часто спотыкаясь. Северное солнце уже скрылось за кронами сосен, в бору сгущались тени, но юному Гориславу стоило лишь поднять взгляд к светлому пронзительно синему небу, чтобы с облегчением убедиться, что день не окончен, впереди ещё много времени до наступления темноты. Ему не улыбалось оказаться в лесу ночью, да и вся прогулка в целом не вызывала восторга.
Особенно не нравилось Горику, что его нежелание отправиться на лесную прогулку не волновало даже маму. Не то, что его никогда не пытались заставить делать что-то, чего он делать не хотел, редко, но такие вещи случались. Работами по хозяйству обременяли несильно, паренёк сам всегда охотно помогал старшим, понимая, что близким спокойнее, когда он в поле зрения.
В селе Горислава несколько раз пробовали бить знакомые мальчишки, но драться он не стал – три раза ему удавалось убежать, а два раза его всё-таки чувствительно отбуцкали и поваляли по земле. В каждом случае он тут же жаловался старшим братцам, и они, не вдаваясь в несущественные детали, типа «за что?», безжалостно карали обидчиков. Были в селе и такие ребята, которые, не смотря на неизбежность расплаты, сразу распускали руки, их приходилось дразнить с безопасного расстояния, лучше всего с возвышения, например, со своего забора – так в случае опасности легче всего удрать. Большинство же других ребят перестали с ним не только играть, но и разговаривать.
Братья Добрыня, Пересвет и Бронислав как-то влиять или воспитывать не пытались потому, что были неродные, сводные. Не смотря на это, или именно поэтому, в младшеньком души не чаяли, во всём ему потакали, любой его поступок восторженно одобряли, а «невинные шалости» вызывали лишь добродушные улыбки. Кроме мамы, единственной, кем он не помыкал, и кто мог удержать его от совсем уже неприличных проказ, была тоже неродная, но самая любимая сестрица Лана. Играть с девчонками Горик считал для себя зазорным, но никогда не упускал случая поболтать, а её всегда огорчали его проделки – проказнику приходилось с этим считаться.
Когда шалости заходили за грань приличий, все проблемы со взрослыми односельчанами решал дядя Владислав, вообще-то, отчим, но действительно дядя, старший брат погибшего отца. Горислав рано смекнул, что здоровенному, суровому кузнецу очень важно, чтобы пасынок не чувствовал себя чужим, неродным в их большой семье, и постоянно пытался определить границы снисходительности отчима. Горислав уже терялся в попытках представить, что же ему такого ещё сотворить, чтобы тятька пусть не наказал, хотя бы повысил на него голос!
В самых крайних случаях Всеволод кротко просил Дану, маму Горика, поговорить с сыном. Такие разговоры для него и впрямь были сущим наказанием – мама всегда называла его поступки своими именами, а ему самому давала вполне заслуженные характеристики – оболтус, трус, подлец и подлиза. В душе Горислав с ней, конечно же, не соглашался, но не перечил, скромно снося заслуженный выговор, поскольку понимал, что сам он вовсе не пуп земли, попросту пустое место, а центром вселенной является мама, вторая жена могучего Владислава. Только благодаря близости к маме, хозяйке, фактически владычице, он и пользовался особым отношением братьев и дяди. Не то, что он ей ябедничал, нет, конечно, но ведь мог и пожаловаться. Пусть мама при малейшем на это намёке высмеет его без жалости, другие-то об этом не знают!
Горик и подумать не смел, чтобы ослушаться маму, именно поэтому и тащился за ведуном через лес. Кудесник неизвестно откуда являлся в их рыбачье село, иногда проводил ночь в гостях у кого-нибудь на свой выбор и уходил неведомо куда. Горислав, украдкой наблюдая в щелочку в заборе за таинственной фигурой с длинным посохом, в диковинном плаще из шкур, со скальпом медведя на голове, чисто теоретически рассматривал возможность устроить Остромыслу какую-нибудь каверзу и прикидывал, что же ему за это будет.
Казалось бы, боги услышали его – в тот день странник прошёл прямиком к их двору, в наступившей тишине раздался стук посоха в ворота. Горик отметил про себя странное поведение цепных псов, в других случаях более чем заливистые свирепые пёсики отчего-то старались стать как можно незаметнее. Горислав подумал, что стучаться весьма учтиво со стороны ведуна, ведь по россказням братцев тот может запросто ломать толстые стены, а очень толстые проходить насквозь.
Парень из-за хронического безделья оказался к воротам ближе всех и, не дожидаясь указаний, подскочил отворять. Поднатужившись, снял запорный брус, навалился на воротину…
– Благодарю, конечно, – он впервые услышал голос волшебника, – но я ещё могу пролезть и в калитку. Теперь снова ворота запирать – справишься?
Горислав хотел уже брякнуть: «Чего тогда было в ворота ломиться?», но захлопнул рот, поклонился в пояс и ответствовал, как умел, степенно. – Справлюсь однако, отчего ж не справиться? Милости прошу подождать, я сейчас, – он подтянул на себя воротину и попытался водворить увесистый брус в скобы. Ведун проговорил, – ну-ну, – и спокойно прошёл к усадьбе. Горик мучился с тяжёлой непослушной деревяшкой и злился на себя – ведь он должен был сейчас бежать, чтобы сказать
