двоюродные братья. – Она тяжело вздохнула и покачала головой.
Улыбка вновь сошла с лица миссис Вайни, и вдруг стало видно, что ее румянец – не румянец вовсе, а частая паутинка полопавшихся сосудов на желтых одутловатых щеках. Ее маленькие глазки внезапно показались беззащитно-обнаженными – как будто жизнь потрепала бедную женщину так крепко, подумалось Фрэнсис, что у нее даже ресницы выпали.
– Что такое мертворожденный? – повторила девочка.
Вера наконец ответила:
– То, чем лучше бы оказалась ты.
Мать Фрэнсис ошеломленно вытаращилась на нее. Миссис Барбер опустила голову, сгорая от стыда. Но гостьи покатились со смеху самым бессердечным образом, и миссис Вайни вытащила из рукава носовой платок, чтобы вытереть обильно слезящиеся глаза. Младенец сначала наблюдал за весельем с величайшей серьезностью, а потом вдруг фыркнул, словно поняв шутку, – и все снова расхохотались. Нетта принялась его тискать и подбрасывать на коленях, чтобы он фыркнул еще разок, да погромче. Голова у Сидди болталась, по подбородку текли слюни, и он возбужденно сучил ножками, пиная Нетту в живот.
Затем в общем настроении произошла легкая, но заметная перемена. Вера порылась в сумочке и предложила Фрэнсис с матерью сигареты. Миссис Рэй, опять ошеломленная, помотала головой, и Фрэнсис неохотно сделала то же самое. Но все женщины помоложе чиркнули спичками, прикурили, потянулись к пепельнице и возобновили разговор, прерванный появлением хозяек дома. В разговоре постоянно упоминался некто, кого они иронически называли «его милость» или «его светлость». «Ну, сами можете догадаться, что он ответил!», «Да я на него вообще плевать хотела!» – а миссис Вайни время от времени слабо протестовала: «Ох, ну зачем вы так? Ваш бедный отчим только добра вам желает!»
Семья, как хорошо отлаженный механизм, преодолела незначительное препятствие в виде внезапного вторжения миссис и мисс Рэй и зажила своей привычной жизнью. Фрэнсис, переводя внимательный взгляд с одной сестры на другую, ясно поняла, какую роль каждая из них играла, а вернее, была вынуждена играть в соответствии с требованиями этого семейного механизма: холодная Вера, эмоциональная Нетта, простодушная Мин.
Ну и конечно, миссис Барбер – Лилиана, Лили, Лил. Она все это время держалась в сторонке – то опиралась локтем о каминную полку, то клала ладонь на ручку диванчика – и поминутно с беспокойством поглядывала на Фрэнсис и ее мать. На ней было сливового цвета платье из дорогой мягкой ткани, с кружевом кроше на груди и по краю коротких рукавов, каковой наряд дополнялся оливково-зелеными чулками и яркими турецкими туфельками. На шее у нее висели красные деревянные бусы, щелкавшие при каждом ее движении, как костяшки счетов. «Единственная художественная натура в семье», – сказала про нее мать, и действительно, по манере одеваться – броско, но со вкусом – миссис Барбер разительно отличалась от своих сестер, наряженных, как танцовщицы кордебалета: платья из искусственного шелка, ажурные чулки, высокие каблуки, цепочки на запястьях и щиколотках.
