ько внезапным и озлобленным, что молчание, воцарившееся между двумя женщинами, сидевшими в комнате, стало на мгновение пугающим, словно в нем возник невесть откуда взявшийся оскорбительный смысл.
Престарелая миссис Габриэлла Айвори смотрела на внучку. Ее глаза были по-прежнему ясными, такими же проницательными и черными, как почти семьдесят лет назад, когда она не отвела их от взгляда властной женщины, сидевшей на небольшом позолоченном троне во время первого в сезоне собрания Двора. Габриэлла Айвори обладала не менее сильным характером, чем королева Виктория, и уж точно превосходила ее красотой, хотя сейчас, расположившись в высоком кресле, отгороженном лакированной ширмой, и закутавшись в серый сатин, она выглядела одряхлевшей.
Девушке, стоявшей перед ней на ковре, едва исполнилось двадцать лет. В строгом темном костюме и накидке, отороченной лисьим мехом, она казалась даже моложе. Но сходство между женщинами проступало отчетливо. Старейшая и самая юная представительницы рода Айвори отличались семейной красотой, утонченными чертами и выражением, которое иногда называли прямолинейным, а порой и дерзким.
– Ну, так что же? – заговорила Габриэлла. – Я старая женщина, моя дорогая, почти девяностолетняя. От визита ко мне толку мало. Именно так ты рассуждаешь? – Ее голос звучал отчетливо, хоть и был тонким, а в заключительном вопросе сквозил намек на удивление.
Миндалевидные серые глаза Фрэнсис Айвори сверкнули. Престарелая леди была права, и теперь девушке представлялось нелегкой задачей объяснить самой себе возникшее чувство беспокойство. Мейрик Айвори, вдовец, обожавший свою матушку, внушил младшей дочери отношение к Габриэлле как к легендарной личности. Для нее она неизменно рисовалась восхитительной красавицей «золотой эпохи», связующим звеном с великими викторианцами, существом, наделенным неслыханным могуществом и влиянием. Потому на протяжении всех последних тревожных недель Фрэнсис утешала себя мыслью, что в крайнем случае, пусть даже сам Мейрик находился на другом конце света, рядом в Хамстеде всегда оставалась Габриэлла. Вот почему сейчас, когда настал момент обратиться к ней за помощью, было трудно осознать, что та, вероятно, стала попросту старой женщиной и слишком уставшей, чтобы докучать ей.
Миниатюрная фигура в высоком кресле нетерпеливо заерзала, будто прочитала мысли своей посетительницы, и они привели ее в раздражение.
– Мейрик еще не скоро вернется из Китая, так ведь? Любопытно, как в его отсутствие ведет себя Роберт Мадригал? Мне этот молодой человек никогда не нравился. Не понимаю, почему твоя полоумная сводная сестра вышла за него замуж. Не слишком подходящая персона, чтобы возглавлять Галерею.
Она сделала акцент на последнем слове. С самого начала предыдущего столетия, когда ее свекор, прославленный Филипп Айвори, купил великолепный особняк рядом с парком Сент-Джеймс и выставил там коллекцию Гейнсборо, сразу привлекшую внимание модного светского общества, обладателей титулов и денег, дом 39 на Саллет-сквер стал именоваться галереей и оставался ею по сей день теперь уже благодаря многолетней истории богатства и престижа, равных которым не было в Европе.
– Так что скажешь? – Старуха была настойчива. – Как он ведет себя?
Фрэнсис колебалась.
– Роберт и Филлида живут вместе со мной в доме 38, – осторожно начала она. – Это была идея Мейрика. Он пожелал, чтобы Роберт находился рядом.
Узкие губы миссис Айвори скривились. Упоминания о соседнем с галереей доме, где она полновластно царствовала на протяжении всей своей активной жизни, начиная с расцвета в семидесятых годах и вплоть до конца века, неизменно ее волновали.
– Значит, Филлида тоже обитает в тридцать восьмом? – уточнила она. – Мейрик не рассказывал мне об этом. Наверное, тебе нелегко уживаться с ней? Хотя я тебя не виню. Сама никогда не выносила дураков в доме, даже мужчин. А уж глупая женщина… Что она натворила на сей раз?
– Нет, дело не в Филлиде, – медленно произнесла Фрэнсис. – Нет, дорогая моя, мне даже жаль, что проблема не в ней.
Она отвернулась и посмотрела в окно на деревья в дальнем конце пустоши. Ее заботило нечто более серьезное, чем недостатки старшей сводной сестры.
– Бабушка, – Фрэнсис понимала, насколько по-детски и бессмысленно звучат ее слова, – что-то странное происходит.
Габриэлла рассмеялась. Смех получился тихим, но с тем же едва ощутимым оттенком ехидства, какой присутствовал в нем, когда она смеялась в величественных гостиных далекого прошлого.
– Так было всегда, – заметила она.
– Да, знаю, но на сей раз речь о другом. – Фрэнсис решилась на откровенность. – Творится преднамеренное зло, и оно опасно. Я меньше всего хотела бы показаться глупышкой, драматизирующей ситуацию, но мне кажется, что нечто непоправимое может случиться в любую минуту, и необходимо сделать все, дабы предотвратить это. Понимаете, мне не к кому больше
