на сверкающие в морозе звезды, спросил:
– Ну?
Все молчали.
– Простить его надо, – осторожно начал Шигаев.
– Ну?
– Пусть мне Харлову отдаст, а то мы ему покажем…
– Отдаст, – процедил Зарубин и сплюнул. В темноте нельзя было разглядеть лица, но те, кто знал Зарубина, содрогнулись.
Наутро они пришли к Пугачеву. Только открыв глаза после тяжелого пьяного сна, Пугачев увидел перед собой Шигаева. Острая его борода нахально торчала вперед, маленькие серые глазки бегали по стене. За ним возвышался Зарубин, а чуть подальше стояли Овчинников, Лысов и Чумаков.
– Чего? – спросил Пугачев, и сел на мехах, уставившись на ноги.
– Мы, – начал Шигаев, – это, гм… давай мне Харлову.
– Зачем? – не понял Пугачев, ведь ты ее… но посмотрев внимательно на казаков, он понял, что спорить бесполезно и небезопасно. Будет так, как они хотят. Он вздохнул, покачал головой и, наконец, выдавил:
– Твоя, бери.
Шигаев не ожидал, что так быстро достанется победа. Он помялся на месте, повздыхал, затем круто повернулся и вышел. Пошел прямо к обозу, к телеге, где была Харлова. И потащил ее к себе. Долго он издевался над ней. Потом повел по лагерю. Не было кибитки, куда бы он не затолкнул ее. В лохмотьях, почти без чувств, привел он Харлову к оврагу, где убивали пленных, и ушел, велев казакам убить ее.
Только к вечеру вышел Пугачев из своей кибитки. Солнце заходило. Снег на равнине полыхал под закатом. В морозной безбрежности Пугачев почувствовал такое одиночество, что захотелось выть.
Погасла заря над степью. Закружилась поземка.
Петруша Гринёв
Береги честь смолоду
(пословица)
Отец мой, Андрей Петрович Гринев, в молодости своей служил военным хирургом. Мотался по гарнизонам и госпиталям. Оттрубив двадцать лет, вышел он в отставку и поселился в большом поселке Селты недалеко от Ижевска. Стал там главным врачом и ведущим хирургом местной больницы, а поскольку руки у него были золотые, ехали к нему со всей России, зная, что и без денег (не то что в столице – умри или заплати), сделают тебе нужную операцию, да так, что и в Европе не каждый сможет со всей их техникой.
Было мне тогда лет пять. Селты стали мне настоящей Родиной, потому что все предыдущие переезды я почти не помнил. Зато теперь бегал я по огородам, полям и перелескам. Объедался ягодами, пил парное молоко, дрался и дружил с местными мальчишками. Мать моя немного подрабатывала в школьной библиотеке, но уже часам к 12 всегда была дома и вела наше обширное хозяйство. Я помогал ей; с возрастом, правда, основные тяжести – чего перенести, отнести – взял я на себя полностью (отец ведь все время был на работе)
В детстве приобрел я и верного друга – Савку Савельева, который всегда сопровождал меня, безропотно подчинялся моим прихотям
